Двойной удар Слепого

Все теле– и радиостанции, газеты и журналы стали бы кричать о том, что Россия убрала неугодного ей политика, нарушив тем самым все законы. А у чеченцев тогда появился бы удобный предлог ответить России такими же экстремистскими действиями. И опять началась бы заваруха, рассыпался бы в прах тот хрупкий мир, который с таким трудом удалось установить. Скорее всего, мир в Чечне никто особенно и не устанавливал, просто воюющие устали убивать друг друга. Нельзя же два года стрелять и стрелять, нажимать и нажимать на курок, не зная, во имя чего идет бойня!

Глеб подумал о чеченцах так, словно они жили где-то очень далеко, например, в Южной Америке или Африке, а совсем не в России, не на Кавказе, где Глеб раньше любил бывать. Ведя машину, он вспомнил о том, как путешествовал по Чечне.

«Что такое Чечня? Триста пятьдесят километров в длину, нет там больших деревень, как в России, а маленькие селения. И всего лишь, может быть, десятка два или три более-менее крупных населенных пунктов, которые с большой натяжкой назовешь городами. А сейчас все эти деревушки и городки известны во всем мире».

Глеб почему-то с улыбкой вспомнил, как еще до Перестройки ему довелось пересечь всю Чечню на автомобиле. Вспомнил, насколько плохие там дороги, вспомнил, что там было множество магазинчиков, которые предназначались для торговли автомобильными запчастями. Но, как правило, ассортимент этих магазинчиков ограничивался снятым с разбившегося где-нибудь в ущелье «жигуля» или «запорожца» аккумулятором, даже не очищенным от грязи. Еще Глебу вспомнилось, что на дорогах Чечни местные женщины продавали кукурузу и стоил початок ровно рубль, не больше и не меньше, тогда как в Средней полосе, на Кубани, на Украине такая же кукуруза обходилась в двадцать-тридцать копеек. Вообще, все не магазинные цены начинались в Чечено-Ингушетии с рубля.

"Подумать только, – рассуждал Глеб, – вот Анечка, дочь Ирины, и не помнит, что когда-то существовали разнообразные мелкие монетки, они были полноценными деньгами, потому что на них можно было что-нибудь купить. Анечка не знает, что за два гривенника можно было купить золотистый початок кукурузы, посыпанный крупной солью, или порцию мороженого, или билет в кино. А что можно купить на современный медный полтинник?.. Интересно, с чем же столкнется мальчик, которого родит Ирина? Что увидит мой сын, когда начнет понимать, что происходит вокруг него?

Удивительное дело, – рассуждал Глеб, вытаскивая из кармана сигарету, – в последнее время жизнь меняется так быстро и с такой скоростью исчезают обычаи, появляются новые – и тоже исчезают, что даже не успеваешь этого заметить".

* * *

Глеб успел вернуться в клинику с ароматным букетом цветов – прекрасных орхидей – еще до того, как Ирина пришла в себя. Уже знакомая Глебу высокая худощавая блондинка, фройляйн Лауденбах, одна из помощниц Клауса Хинкеля, принесла в палату вазу и установила в нее цветы. С восхищением поглядывая то на цветы, то на Глеба, девушка сказала:

– Вы так любите свою жену!.. – в ее голосе прозвучала легкая грусть. Глеб понял эту грусть.

«Ничего, девушка, – подумал он, – может, и тебе повезет. Да наверняка повезет, и ты встретишь человека, который будет тебя любить, будет тобой дорожить и станет о тебе заботиться».

Фройляйн Лауденбах с беспокойством оглянулась. на Ирину, на щеках которой появился румянец. Затем подошла к Глебу и заговорила шепотом:

– Знаете, господин Каминский, когда больной после операции выходит из наркоза, его самочувствие может ухудшиться, может открыться рвота. И наверное, вам стоит приехать вечером. Вы оставьте цветы, я скажу вашей супруге, что вы были здесь. Лучше, господин Каминский, вам не присутствовать, вашей супруге потом будет тягостно вспоминать об этом.

Глеб понимающе кивнул. Уж что-что, а наркоз за свою жизнь он пережил не один раз и отлично помнил те гнусные ощущения, которые преследовали его после каждой операции.

«Не дай Бог, так же тяжело будет и Ирине!»

Глеб отчетливо помнил, как задыхался и скрежетал зубами, безуспешно пытаясь подавить в себе мучительную горячую волну тошноты.

"Неужели то же самое случится и с Ириной? Может быть, действительно фройляйн права, и я навещу Ирину вечером? А пока есть время, стоит поработать. Я хочу, порыться в записной книжке того русского толстяка.

Могу побиться об заклад, что отыщется информация, заслуживающая внимания".

Глеб взглянул на Ирину и заметил, что она, еще не придя в себя, зашевелилась на кровати, сдавленно застонала…

– Да-да, мне лучше уйти.

Глеб вспомнил, как ему было неприятно не то, что его вытошнило, а то, что это видели другие, и то, что этим он причинил окружающим неудобство. Поблагодарив фройляйн Лаудснбах, которая осталась в палате, Глеб покинул клинику и отправился в отель. Он заказал ужин в номер и стал изучать свою находку. Записная книжка говорит о хозяине гораздо больше, чем это может предположить человек, никогда не занимавшийся подобным анализом.