Двоюродная жизнь

Но зато наутро он вышел к завтраку, как всегда выбритый и надушенный, в крахмальной рубашке и галстуке, и заново перемотанный ослепительный бинт на его пальце смотрелся как изысканная деталь туалета, и он заставлял жену и сына почтительно покатываться от смеха, когда он со всевозможными рыбацкими прибаутками рассказывал о своих вчерашних похождениях и называл себя «ваш отважный гарпунщик» и «борец за сохранность рыболовного инвентаря» – имея в виду, что он не бросил эту удочку на произвол судьбы, а полез ее выручать. А перед самым уходом на службу пригласил сына к себе в кабинет, где вручил ему привезенный из Японии фотоаппарат «Никон» – подарок по случаю успешного окончания девятого класса. Самый настоящий профессиональный «Никон» – конечно, очень дорого, но совсем не жалко, потому что сына своего Ляхов твердо определил в фотокорреспонденты. У него уже была предварительная договоренность с завотделом фотоинформации ТАСС.

Разумеется, Абрикосов обрадовался, что Алена может издать целый сборник, да еще в экспресс-редакции – то есть буквально через полтора-два месяца. Но при этом он предостерег ее от излишней эйфории, заметив, что печататься лучше все-таки в журналах. Вот, она три всего стиха тиснула под хорошей обложкой, и пожалуйста – хоть и небольшой, но вполне определенный успех, перепечатки и даже интервью. А сборник – такие сборники сотнями выходят, штабелями в магазинах пылятся, их и не замечает никто, они куда-то исчезают, будто растворяются.

– И что? – деловито спросила Алена.

– Не ошибиться бы нам, – задумчиво сказал он. – или знаешь что? Давай Савельича попросим, чтоб он лучше твои вещи по журналам рассовал. Ну, не все, разумеется, хотя бы часть. А потом уж сборник соберем. Так все делают.

– Нет, – сказала Алена. – Неудобно. Сколько можно просить?

– Как бы нам не ошибиться… – повторил Абрикосов.

Но ошибся-то как раз он. Сразу после выхода ее сборника – он, кстати, назывался «Прямое дополнение», это Абрикосов придумал такое название – в «Литературке» появилась целая полоса, полемика между двумя критиками. Анатолий Терещенко назвал свою статью «Новые надежды», а Даниил Куракин – «Прежние разочарования». Кроме того, была врезка от редакции, где отдел критики анонимным жирным шрифтом призывал не портить молодого одаренного поэта наклеиванием ярлыков обоего рода. И еще начались телефонные звонки. Абрикосов знал, что в Москве много всяких клубов, студий и поэтических театров, но что их столько – даже он предположить не мог. Особенно же противно было, что все эти звонки начались в сентябре, а Алена прилежно ходила в институт, потому что весной ей в деканате сделали сильнейший втык за плохую посещаемость – так что Абрикосову приходилось записывать звонки из всех этих, так сказать, учреждений и организаций. Как личный секретарь, честное слово! Иногда этих звонков набиралось чуть ли не до десяти в день – все просто жаждали увидеть и услышать Алену – то есть, пардон, Елену Радимцеву. Надо сказать, что Алена отнюдь не ошалела от такого успеха. Наоборот, Абрикосов даже удивлялся, как ловко она, оказывается, умеет ориентироваться: например, поп-студию «Оволс» (то есть «Слово» наоборот) нужно слать подальше, никому не нужны эти комнатные авангардисты, а вот вечер в Курчатовском институте – это серьезно; и вообще, Алена чаще отказывала, чем соглашалась, но звонки все равно продолжались.

Звонили не только по телефону, но и в прямо дверь – однажды в дверь позвонила довольно прилично говорящая по-русски девица – корреспондентка газеты «Кансан Уутисет». Оказывается, она жила в соседнем доме. Кто ей дал абрикосовский адрес, она не рассказала, сославшись на каких-то общих знакомых, но зато в Алениных стихах она усмотрела некую, хоть стой, хоть падай, пра-алтайскую поэзию, – поскольку, как выяснилось, она уже знала, что Алена наполовину чувашка, наполовину эстонка и объединяет тем самым в себе две великих ветви алтайского пра-народа – тюркскую и финно-угорскую, и все это будет очень интересно финским любителям поэзии, поэтому сначала интервью, а там и книжка, у этой девицы много знакомых поэтов, а подстрочник с русского на финский сделает она сама, если, разумеется, будет получено принципиальное согласие автора…

Абрикосова больше всего раздражало, что Алена совершенно не смущается, а точно и скучновато отвечает на все вопросы, адресуясь даже не к самой журналистке, а к ее диктофону.

– Ваш друг? – полуспросила журналистка, улыбнувшись Абрикосову.

– Мой учитель, – как будто репетировала сто раз, ответила Алена. – Филолог, философ и прозаик. Общение с ним оказало решающее влияние на меня и мою работу. Все мои стихи посвящены ему, – и она, поджав губы, зло посмотрела на журналистку.

Журналистка слегка поклонилась Абрикосову:

– Вы воспитали великолепное дитя!

Когда она ушла, Абрикосов сказал:

– Следующий раз предупреждай, пожалуйста.

– Я же не знала, что она придет, ты что?

– Да, да, конечно, – покивал Абрикосов. – Но если вдруг узнаешь заранее, ты предупреди.

– А что такое? – Алена посмотрела на него.

– Ничего. Тебе что, трудно?