Двоюродная жизнь

Поздоровались. Приятель обнял Абрикосова за плечи и усадил его на скамейку между собой и девицей, отчего ей пришлось немного подвинуться. Продолжая обнимать Абрикосова, он сразу стал рассказывать, что кругом сплошной зашор и запарка, потому что, к примеру, у него сейчас по одному фильму озвучание, а по второму – пробы и уже буквально через месяц выход на площадку, он уже четвертый год идет из фильма в фильм, жизни никакой, и еще сейчас для него пишут сценарий Аксинчук и, представь себе, Тартаковер, сам Рувим Исаич Тартаковер, последний могиканин, живая история, но пишет, старый черт, – дай бог любому молодому! Какие-то особые мозги! Он даже облизнулся, показывая Абрикосову, как он предвкушает будущий сценарий, специально для него сочиняемый престарелым корифеем. Абрикосов сначала не понял, к чему этот поток неспровоцированной похвальбы, но минуту спустя догадался – это всё для того, чтобы он, Абрикосов то есть, не предложил бы свои услуги в качестве сценариста. Потому что иначе за каким чертом Абрикосов, человек от кино весьма далекий, вдруг притащился на студию? Не иначе накропал что-то, – подумал о себе Абрикосов мыслями приятеля и осторожно высвободил плечо из-под его руки.

Тут перед скамейкой вдруг молнией возник кто-то в мешковатых брюках, с многокарманной сумкой через плечо, проорал: «В третьем зале!» – и так же молниеносно скрылся. Приятель встал, поспешно сказал Абрикосову, что надо бы собраться, давно пора повидаться со всеми ребятами. В общем, созвонимся. Пока!

– Виктор Алексеевич! – вдруг подала голос девица.

– Танечка! Ну что вы, в самом деле… – Он остановился, и лицо его приняло кисло-болезненное выражение. – Вы же взрослый человек, ну зачем же вы меня заставляете словами говорить то, что и так понятно? Себя не жалеете, так меня, старика, пожалейте!.. – он махнул рукой. – Ремесло наше такое, злое ремесло, жестокое. Не обижайтесь, – повернулся и пошагал вдаль, занятой и талантливый.

А Абрикосов, как дурак, остался сидеть. Эта самая Таня тоже не уходила. Абрикосов повернулся к ней. Не такая уж она была красивая, если приглядеться. Он сидела подняв голову, чтобы слезы не выкатились из глаз и не развезли ресничную краску.

– Мимо? – спросил Абрикосов.

– Идите к черту.

– Ну и зря, – улыбнулся он. – А вдруг я тоже режиссер?

– Очень приятно, – сказала она. – И у вас, конечно, для меня есть роль. Естественно, главная. Пробы не нужны. Завтра выезжаем на съемки. Фильм совместный, уругвайско-парагвайский. Верно?

– Увы, неверно. Я вообще-то режиссер театральный, – соврал Абрикосов.

– Из Малого театра? Или из Большого?

– Из среднего. Из такого вот средненького провинциального театра, – еще приврал он. – Но это не имеет значения. Не могу вам предложить ни Офелии, ни Корделии. Ни Гедды Габлер, ни, наоборот, нашей молодой современницы.

– Спасибо.

– Бог с вами, за что?

– За то, что ничего не предлагаете… – вздохнула она.

– С нашим удовольствием, – усмехнулся Абрикосов. – Но дело не в том… И черт его поймет, в чем же тут дело… А дело в том, дорогая Таня, что у меня тоже – мимо. Предложили написать сценарий, я сделал, принес – не то. Мимо. А может быть, они и в самом деле правы. Все это, наверное, не сценарий, а так, выдумки, натуга, содержание выеденного яйца. А что такое сценарий? Вот мы с вами – успешный, веселый и сильный человек убежал куда-то к себе, в третий зал, делать искусство, а мы остались на скамеечке сидеть. У нас – мимо. Начинается сценарий. Или роман, рассказ. И голуби, глядите, сидят на помойном ящике.

– При чем тут голуби? – зло спросила она.

– Воззрите на птиц небесных, – легко вздохнул Абрикосов, – иже не сеют, не жнут, не сбирают в житницу, и Отец наш Небесный кормит их.

– Помойными объедками, – сказала она.

Абрикосов пожал плечами, помолчал, а потом спросил:

– А вы где учились?

– В Щукинском. А вы?

– Ну, это целая история! – засмеялся Абрикосов. – Тут надо сначала. Итак – родился я в одна тысяча девятьсот две звездочки году в благородной, но бедной семье. Рано вкусил горечь унижений и лишений, ибо… Ибо… Ибо что? – обратился он к ней. – Ну, как там надо дальше, продолжайте! Ибо папаша мой лишился места директора гимназии по интригам супруги вице-губернатора? Или – ибо он же проиграл в карты приданое моей матушки, урожденной княжны Терлецкой? Ну или ибо что? Давайте, давайте!

Она улыбнулась. Вдруг пошел дождь. У нее оказался зонтик. Вместе они побежали к проходной и едва успели вскочить в троллейбус. Спустились в метро. Оказалось, им по дороге. Абрикосов пошел за жетонами, а у нее был проездной. У нее был проездной, как у Алены, – как странно, Алена мелькнула только поэтому. Да и была ли она вообще, это же было ужасно давно, почти два года назад, было какое-то помрачнение, девятимесячный бред – да и было ли? В самом деле, бред и сон, а сейчас это все исчезло без следа, и Абрикосов вдруг испугался, что эта новая и неведомая Таня тоже сию минуту исчезнет, и он, торопливо выгребая жетоны из лоточка, обернулся и поискал ее глазами.