Двор. Баян и яблоко

— Я во всяком случае не знаю, — злобно подчеркивая каждое слово, громко сказал Шмалев, — кто этими проклятыми корзинами так распорядился… и нечего мне ими глаза колоть!.. А я оскорблений и униженья гордости моей никому не спущу… ни мужчине, ни женщине ни за что не спущу!

Шура бегло взглянула в его сторону — и еле удержалась, чтобы не податься назад от внезапного испуга: из-под опущенных век Шмалева на нее будто полоснуло раскаленно-острым взглядом ненависти и злобы, ненависти именно к ней, — за ее сочувствие бывшему батраку!..

«Вот он какой, оказывается! — пораженно подумала Шура. — Это он, значит, за свои поклоны и просьбу передо мной… и за строгие слова Семена… вот как он нам обоим в отместку все делает!..»

Но тут же Шура, быстро оправившись и будто ничего не заметив, холодно сказала Шмалеву:

— Лениво работаешь. Смотри, вон у самой воды сколько еще яблок валяется… Поди туда.

Он молча поднялся и пошел в ту сторону. А Шура перешла поближе к кустам у подошвы берегового обрыва, где тоже всюду краснели яблоки, упавшие глубоко в песок и между сплетшимися стволами кустов. Царапая себе руки, шею и обливаясь потом, Шура собирала яблоки и все время думала, что не было никогда такого несчастного дня за все годы ее уже самостоятельной трудовой жизни.

— Здорово попадает тебе от бригадира, Шмалев! — насмешливо произнес голос одного из молодых сборщиков бригады. — Видно, и тебе, баянист, довелось виноватым быть!

— Кабы только я в самом деле виноват был! — зло и бойко ответил Шмалев. — А то ведь все зря… из ревности!.. Ну да, да? Чего глаза таращишь, сосунок?… Меня все бабы к друг дружке ревнуют, одна от другой меня так рвут, что и жениться не дают!.. Я на Вальку еле-еле взглянул, а эта… Шура меня и приревновала… вот и придирается ко мне…

— Ну… уж это ты вроде напрасно… — посомневался голос. — Александра у нас женщина работящая, уважаемая…

— Такая же, как и все! — с коротким презрительным смешком бросил Шмалев. — Еще девчонкой валандалась с кем-то, ребенка незаконного имела… Такая же, как и все… Поиграй ей на баяне да спой над ухом… так сразу размякнет, на все пойдет… да только мне она, ей-ей, не нужна!..

Закрытая кустами Шура замерла на месте, словно раздавленная оскорблением, какого ей еще никто не наносил. Этот человек, будто злым чудом заменивший собой привычный ласково-лукавый облик колхозного баяниста, отомстил за все: за ее простодушие и откровенность с ним, за сладкую тоску ее сердца, жаждущего счастья и широты жизни, за ее сочувствие и доброжелательство к бывшему батрачонку. Невероятно и дико было бы даже хоть однажды подумать, что за это можно мстить, оскорблять и позорить имя честной женщины!.. Но это было так, и глубокая нравственная боль этого унизительного оскорбления, нанесенного грубой и беспощадной рукой, ныла и пылала не только в душе Шуры, но чудилась в каждой капле крови, в каждом толчке ее сердца.

Пока сборщики бригады перебирали собранные яблоки на теплой от солнца траве, а потом, обтертые и обсохшие, сложили обратно в корзины, Шура спокойно распоряжалась и делала все сноровисто и быстро, удивляясь про себя: откуда у нее берутся силы?

С главной аллеи донеслось знакомое поскрипывание колес и густой голос Николая Самохина:

— Кому транспорт надобен?

— Сюда, сюда! — торопливо позвала Шура.

Увидев Николая Самохина с его вместительной ручной тележкой, Шура вспомнила, что она только раз требовала тележку, так как в этом не было надобности.

Принимая корзины, Самохин заглянул в лицо Шуры и слегка попятился.

— Голубушка…шепнул он, — что с тобой? Заболела, что ли?

— Просто устала…

— И то… Ныне вон как парит, воздух тяжкий — видно, гроза соберется к ночи…

Следом за Николаем Самохиным на дороге показался Никишев. Он шел, помахивая сероватым листом бригадирской ведомости.

— Вот ваша ведомость, Александра Трофимовна… Вы забыли ее у меня.

— Вот спасибо… — постаралась улыбнуться Шура.

Но Никишев, испытующе взглянув на нее, уверенно произнес:

— У вас что-то случилось…

— Несчастный день выдался… хуже и не придумаешь… — тихонько ответила Шура.

— Да что такое? — встревожился Андрей Матвеич.

— Потом скажу… — будто закипевшим от сдерживаемой боли, тихим голосом ответила Шура.

«Что-то очень тяжелое произошло с ней», — еще увереннее подумал Никишев и спросил другим, спокойноделовым тоном:

— Может быть, у вас, Александра Трофимовна, еще окажутся вопросы насчет заполнения этой ведомости? Дело-то ведь новое. Вот, например, здесь, посмотрите, есть графа: «Замечания бригадира о качестве работы всей бригады и отдельных ее членов»…

— Качество работы… — повторила Шура, и глаза ее растерянно заморгали. — А если качество плохое?

— Так и нужно записать, — посоветовал Никишев. — А при этом необходимо пояснить, кто именно плохо, нерадиво работал…

— И верно ведь, — подхватила она, удивленно поднимая брови. — Значит, так и сделаю!