Двор. Баян и яблоко

— Благодетели вы мои, кормильцы-ы! — умиленно тянула она. — Да я и сынка моего Ефимушку сговорить могу, пусть и он вам послужит, только…

Ермачиха вдруг запнулась.

— Только ведь, голубчики, грех на душу оба возьмем, сами знаете… от нужды нашей горькой.

— Ладно, не бойся, — снисходительно сказал Маркел, — даром работать не заставим.

— А что положишь-то мне, кормилец? — не отставала Ермачиха. — Ну… хотя бы по первости ради нужды нашей…

— Эк, как ты цепляешься, голубушка, — брезгливо произнесла Матрена, но Маркел повел на нее строгим взглядом, и бойкая сноха замолчала.

Маркел обещал Ермачихе пудовик ржаной муки да старые женины коты.

Как раз пришел Ефим, высоченный белесый мужик с вытаращенными мутными глазами, которые казались пустыми. Ефим не сразу понял, что от него требуется, и Матрене пришлось долго разъяснять ему, что значит быть свидетелем на суде.

— А выпивка будет от вас? — тараща глаза, спрашивал Ефим.

— Будет, будет, — отвечала Матрена, злясь про себя на этого межеумка.

— Уж ты еще поучи его, Ермачиха, — наконец, умаявшись, попросила Матрена. — Не даром ведь стараться будете. Пусть он прямо наизусть, как молитву, затвердит, что говорить надо на суде.

— Затвердит, матушка, будь спокойна, — обнадежила Ермачиха. — Он у меня послушливый, ему только на водочку дай.

Корзунины тут же дали Ефиму на водку. По дороге к дому Матрена бранила «жадного межеумка», которому пришлось «загодя подносить», но Маркел не жалел об этом.

Дома старик с довольным видом разгладил бороду и объявил:

— Есть двое свидетелей. Хоть не очень важные, но все ж не с пустыми руками на суд пойдем.

— Ничего, мы еще и других найдем, — снова раззадорилась Матрена и предложила Прасковье:

— Завтра воскресенье… Айда, потолкаемся у завалинок… авось еще кого-нибудь из деревни позовем.

Но надежда эта не сбылась. Снохи подсаживались ко многим завалинкам и наводили ухо: о Корзуниных хороших разговоров не слыхали, зато Баюкову все сочувствовали.

— Значит, Ермачихи надо держаться, — со вздохом говорила Матрена. И тут новая догадка осенила ее. — Слышь-ка, Марина! Вой, реви побольше, когда мы поедем прошение в суд подавать.

Когда Марина поехала в город вместе с Корзуниными, все они хором учили ее, как она должна себя вести. Она так устала и оробела, что, очутившись в учрежденческой комнате, совсем забыла, что должна делать. Маркел и большаки злобно глянули на нее, а Матрена пребольно ущипнула ее за руку. И тогда Марика заплакала. А чем больше расспрашивал ее юрист, тем горше она заливалась непритворными слезами о своей загубленной жизни.

Этот же юрист согласился вести корзунинское дело и посоветовал Маркелу побывать в городе через неделю.

Домой Корзунины возвращались веселые, полные надежд на удачу. А за ужином допоздна разговаривали о том, как «ловко обернется дело» против Баюкова.

Через несколько дней Маркел опять поехал в город и вернулся такой довольный, что даже погладил Марину по спине холодными твердыми пальцами.

— Верное наше дело, молодка! Говорил я в городе с аблакатом. Разлюбезный гражданин! Советский, грит, закон на стороне женщины… Житье вам, бабам! «Не только, говорит, корову получите аль свиней, а и все, что бывшими супругами Баюковыми вместе нажито, разделить придется пополам». Слыхала? Пополам!

Потом Маркел позвал большаковых жен и, погрозив длинным крючковатым пальцем, приказал:

— Вы не больно на бабу эту орите, дуры! Через нее в наш двор прибыток идет. Работы сверх меры на нее не валите, а то она на нас как на волков глядеть начнет, а от этого нам какая польза? — и он хитренько засмеялся.

Сегодня старик вообще был доволен ходом своих дел. На базаре ему удалось выгодно перепродать более двухсот пудов пшеницы, которая в возмещение за долги притекала к нему постепенно и так же исподволь свозилась в город, «к верному человечку».

— Ничего, ребятки, иной раз и нас грешных бог милует! — довольно покрякивая, говорил он старшим сыновьям, когда все уже сидели за обедом.

— Есть еще люди, которые долги старому Маркелу платят!.. И в этих нонешних потребилках тоже есть люди-человеки, которых можно денежкой ублаготворить, а они какое тебе надо вспоможенье сделают… И вот в кармане у тебя не просто деньги, а твердая валюта… называется еще: червонец… Вот он, голубчик!..

Маркел смахнул крошки с клеенки, потом вынул из кармана толстый засаленный кошелек, вытащил из него пачку новеньких червонцев, ловко выложил их веером и наставительно сказал:

— Вот, ребята, теперь всегда старайтесь все другие бумажки на червонцы обменивать. Вот он какой отменный: мужика с кошелкой изобразили, сеять вышел…

— А по мне кой прок в этом самом червонце? — насмешливо произнесла Матрена. — Прежде червонец-то золотой был, его на зуб пробовали…

— Дура! — добродушно оборвал свекор. — Червонец этот не дурашный какой, а тоже золотом обеспечен, что тебе прежняя красненькая!

— Ох, царская десятирублевочка! — сладко молвил Семен.