Двор. Книга 1

Двенадцатого декабря, ровно в шесть часов утра, когда радиостанция имени Коминтерна заиграла «Интернационал», открылись двери форпоста, и Дегтярь с Клавой Ивановной стали по обе стороны, чтобы люди могли свободно пройти к своим кабинам и урне. Кабины были занавешены плотным ситцем, избиратель имел полную возможность вычеркнуть депутата или, наоборот, записать другого, который ему больше нравится, но большинство даже не хотело подходить к кабинам, а прямо с бюллетенями направлялись к урне.

Первый зашел в кабину Степа Хомицкий, за ним, в ту же самую, протиснулся Граник. Иона Овсеич потребовал, чтобы Ефим немедленно вышел: вдвоем категорически запрещается — никто не должен знать, за кого голосует другой.

— Что значит другой! — возмутился Граник. — Это мой самый близкий человек, я от него не скрываю.

— Даже брат, даже родной брат, — сказал Иона Овсеич, — не имеет права: Конституция гарантирует тебе, и мне, и ему, и пятому, и десятому строгую тайну голосования.

— Хорошо, — уступил Граник, — я с ним посоветуюсь, а потом перейду в другую кабину.

Иона Овсеич опять повторил насчет тайны голосования, но в этот раз он не успел закончить: Клава Ивановна зашла в кабину, выгнала оттуда Ефима и потребовала, пусть перейдет рядом и сидит там хоть до двенадцати ночи — в двенадцать участок закрывается. Даже после этого Ефим продолжал упираться, пока Степа сам не намекнул, что хочет остаться один.

Перейдя в кабину рядом, Ефим постучал в перегородку и спросил Степу, он уже или еще думает.

— Избиратель Граник, — напомнил Иона Овсеич, — переговариваться нельзя: только карандашом.

Ефим сидел в своей кабине четверть часа. Слышно было, как скрипит стул, вроде у человека сильная тревога на душе, и Клава Ивановна два раза поинтересовалась через занавеску, хорошо ли он себя чувствует и что ему принести на третье: рицинку или пурген.

Оба раза Граник отвечал, что категорически требует не мешать, и оба раза Дегтярь брал его сторону.

Возле урны Ефим развернул свои бюллетени, тщательно осмотрел, сложил вчетверо и с силой протолкнул в щель. Затем он пожал руку Дегтярю, немного задержал ее и громко спросил:

— Овсеич, если весь двор и вся улица запишут тебя в бюллетень, в газете будет сообщение?

— Обязательно.

— Тогда еще один вопрос: а если за тебя будет один голос?

— Тогда, — Иона Овсеич на секунду призадумался, — об этом будет знать только хозяин бюллетеня, если он, конечно, не болтун и умеет держать язык за зубами.

— Он не болтун, — сказал Граник, — можешь мне поверить.

В малом форпосте райпищеторг поставил на день выборов свой буфет, чтобы избиратели могли сэкономить время и не бегать в магазин. В продаже была чайная колбаса, свежий салат из картофеля и бурака на подсолнечном масле, холодец из свиных ножек и житные пряники. Кроме того, были греческие маслины, полкило в одни руки, и керченская селедка. Селедку отпускали сначала по целому кило, но каждый, когда берет, думает, что он последний, а другому уже не надо, и Клава Ивановна, хотя кой-кому пришлось не по вкусу, приказала давать в одни руки две штуки, не больше. Буфетчица сказала, что от своего начальства такого приказа не имела, но Клава Ивановна показала рукой на избирателей, которые стояли в очереди, и ответила:

— Вот твой главный начальник!

Буфетчица сделала удивленное лицо и спросила, а где у этого начальства печать, чтобы можно было поставить на справке.

— А где у него была печать в семнадцатом году? — спросила Клава Ивановна, и буфетчица сказала, хорошо, хорошо, она не возражает, а люди смеялись и объясняли один другому, что надо разговаривать, как мадам Малая, — тогда всегда и везде будет порядок.

Пока Ефим сидел и думал над своим бюллетенем в кабине, Степа успел сходить в гастроном на Тираспольской площади и вернуться обратно. Из кармана пиджака у него торчали два мерзавчика, один на себя и один на Ефима. Когда опрокинули по стопке, Степа сказал, что надо поднести Дегтярю и Клаве Ивановне, а то люди здесь с ночи и не имели крошки хлеба во рту.

Иона Овсеич отказался наотрез, кому праздник, а Дегтярю еще целый день саночки возить, Клава Ивановна тоже отказалась, но в конце концов согласилась взять один наперсток и пожелала, чтобы наши люди всегда жили не хуже и чтобы наши дети никогда не знали войны.

Степа сказал, что за все сразу пить не полагается, но для мадам Малой они готовы сделать исключение.

— Не надо исключений, — возразила Клава Ивановна, — за наших детей, чтобы они никогда не знали войны, можно повторить отдельно.

Когда повторили, Клава Ивановна вспомнила про патефон и сунула Ефиму ключи от своей квартиры: патефон он сам увидит, а пластинки в фибровом чемодане на этажерке. Чемодан пусть несет осторожно, а то из пластинок могут получиться дребезги.

Ефим сбегал в два счета, но на обратной дороге столкнулся возле форпоста с Ионой Чеперухой, который потребовал, чтобы ему доверили крутить патефон.

— Нет, — категорически сказала Клава Ивановна, — сначала протрезвись — тогда посмотрим.