Двор. Книга 3

Дина с Лялей уже собирались разойтись, когда в подъезде появилась с двумя громадными, как селянские торбы, кошелками в обеих руках Катерина Чеперуха, а следом за ней бабушка Оля с внуками, Мишей и Гришей, которые с обеих сторон дергали ее за юбку и требовали пойти с ними в Александровский садик. Бабушка Оля обещала внукам, если будут так вести себя, отвести их не в Александровский садик, а прямо в милицию, и пусть закроют их там в погребе, где бегают крысы и мышки, а кошек не пускают.

Катерина поставила кошелки наземь и дала свекрови команду отвести малышей домой, а она здесь постоит пару минут с соседями.

— Ой, девочки, — сказала Катерина, — на Привозе астраханские хлопцы, приличные с виду, привезли бочонки с икрой, рассказывают, что творится в Казахстане на целине: дождей не было, стоит жара, суховеи все выдули, что посеяли, пятнадцать миллионов гектаров, все пропало!

Ляля с Диной переглянулись, Катерина состроила хитрую гримасу, как будто перед ней веселые подружки из заведения тети Хай: «С добрым утром, тетя Хая: вам посылка из Шанхая!»

Все трое стали смеяться, подошла бабушка Оля, сказала, что тоже хочет смеяться, Дина хлопнула себя по ляжкам:

— Смейтесь, кто вам не дает!

Получилось грубо, в другом случае Оля наверняка обиделась бы и ответила как следует, но Ляля сразу перевела разговор на целину, про которую минуту назад рассказывала свою историю с Привоза Катерина, и повторила еще раз, для тех, кто не слышал, стихи Жоры-профессора про целину: «В Казахстане целина — отворяем закрома! Богатеем с каждым днем: что посеем, то пожнем!»

Про последние две строчки Катерина сказала, что здесь малахольный Жора попал в самое яблочко, а вообще надо бы с электроэнцефалографом в руках проверить, где следует, на малахольность этого Жору-профессора. Конечно, тут же засмеялась Катерина, это она говорит только понарошку, в шутку.

Самое удивительное, через несколько дней пассажиры заметили, что Жора не появляется в трамваях. Перед этим прошел слух, что он опять стал читать свои стихи, которые придумал полтора года назад после того, как расстреляли Берию:

Когда Берия — мингрел
Стать нам Кобой захотел,
Как захлопнул двери я:
Крышка тебе, Берия!

Люди, умеющие ценить экономное слово, отмечали, что в четырех строчках Жора нашел место не только для самого Берии, но и для Сталина с партийной его кличкой Коба, и для Хрущева, который, хотя не назван по имени, но все знали, что как раз недавно, когда его назначили первым секретарем ЦК партии, он играл главную роль в аресте Берии и приказал приговорить его к расстрелу.

Катерина Чеперуха, когда Дина напомнила ей разговор, который вели несколько дней назад насчет Жоры, что надо сделать ему энцефалограмму и проверить на ма-лахольность, вдруг, хоть ничего смешного не было, расхохоталась как ненормальная и сообщила новость: знакомая медсестра из психбольницы на Слободке своими глазами видела Жору-профессора, руки за спиной были связаны полотенцем, острижен наголо, голова облеплена электродами, делали электроэнцефалограмму, хлопцы-санитары говорили, вел себя безупречно, как английский лорд, но сколько ни просили почитать стихи, не смогли выжать ни слова.

— Боже мой, — схватилась Дина, — руки связаны, не произнес ни слова! Неужели его могли бить!

— Ну, Дина, тоже скажете! — воскликнула Катерина. — Да кто ж теперь бьет! Прошло то время, когда били как нашего Ланду, у хирургов и ортопедов кости после вправлять надо было.

В последних числах августа Жора-профессор опять стал появляться в трамваях. Пассажиры сердечно, как близкого друга, с которым были в долгой разлуке, приветствовали Жору, интересовались здоровьем и требовали новых стихов.

В первые дни Жора не откликался на просьбы, загадочно улыбался, держал перед собою металлический коробок с листками, вместо прежнего портсигара, о судьбе которого, сколько ни упрашивали, не обмолвился ни словом: если верить слухам, этим портсигаром, который потом изъяли, хорошо приложились ребята, когда выполняли операцию по задержанию, а Жора упирался изо всех сил.

Газеты сообщали, что наши героические целинники, комсомольцы и молодежь, вопреки всем причудам и капризам природы справились с поставленным заданием и выполнили взятые не себя обязательства. Под урожай следующего, пятьдесят шестого, года решено было распахать более тридцати миллионов гектаров, вдвое больше, чем в текущем году. Чтобы никакие суховеи не могли грозить и, тем более, не могли нам помешать, все газеты, от «Правды» до заводской многотиражки, повторяли призывы товарища Хрущева направить на целину десятки тысяч молодых работников, которым не страшны ни суховеи, ни стужа, ни жара.

Жору-профессора можно было видеть теперь на всех трамвайных маршрутах, которые пересекали центр города: втором, третьем, четвертом, двенадцатом, пятнадцатом, двадцать первом. Говорили, его видели даже на маршрутах, которые обслуживали Пересыпь и лиманы.