Двор Шипов и Роз

Он опустил голову ниже, и его массивное серебристое тело — так идеально сливающееся с тенями и снегом — припало на задние лапы. Олениха всё ещё смотрела не в ту сторону.

Я перевела взгляд с оленихи на волка и обратно. По крайней мере, он один — в этом случае у меня будет больше шансов уцелеть. Если волк спугнёт олениху, я останусь ни с чем, а огромный волк, возможно фэйри, будет искать следующую подходящую добычу. Если же он убьёт её, уничтожая бесценное количество шкуры и жира…

Если я рассчитала неправильно, пропадёт не только моя жизнь. Но последние восемь лет, что я охочусь в лесах, моя жизнь сводилась исключительно к риску, и в большинстве случаев я рассуждала правильно. В большинстве.

Волк бросился из куста вспышкой серого, чёрного и белого, сверкнули жёлтые клыки. На открытом пространстве он оказался ещё огромнее, изумительное сочетание мышц, скорости и грубой силы. У оленихи не было и шанса.

Я выпустила стрелу из ясеня до того, как он слишком сильно изувечил её.

Стрела попала ему в бок, и я могу поклясться — земля содрогнулась. Отпустив шею оленихи, он зарычал от боли, его кровь брызнула на снег — яркая как рубин.

Он повернулся ко мне, жёлтые глаза расширились, шерсть на загривке поднялась дыбом. Его глухой рык эхом отозвался в моём пустом желудке, я вскочила на ноги, снег взметнулся вокруг, я достала ещё одну стрелу.

Но волк просто смотрел на меня, его пасть запачкана кровью, моя стрела вульгарно торчала из его бока. Снова пошёл снег. Он смотрел удивлённо и осознанно, и это заставило меня выпустить вторую стрелу. На всякий случай — на случай, если это интеллект бессмертного, порочного вида.

Он не пытался увернуться от стрелы, она попала ровно в широко раскрытый жёлтый глаз.

Он повалился на землю.

Цвет и тьма закружились и перемешались со снегом у меня перед глазами.

Его лапы подёргивались, тихий вой прорывался сквозь ветер. Невероятно — он должен быть мёртв, а не умирать. Стрела вонзилась в глаз почти до гусиного оперения.

Не важно — волк или фэйри. Я не оставлю стрелу из ясеня у него в боку. Он скоро умрёт. Тем не менее, мои руки дрожали, пока я отряхивалась от снега и подходила ближе, всё ещё соблюдая достаточную дистанцию. Из нанесённых мною ран хлынула кровь, окрашивая снег в тёмно-красный.

Он скрёб землю лапами, его дыхание замедлялось. Было ли ему настолько больно, или его скулёж был попыткой отогнать смерть? Я не уверена, что хотела это знать.

Снег кружил вокруг нас. Я наблюдала за ним, пока шерсть оттенков угля, обсидиана и слоновой кости не прекратила подниматься и опускаться. Волк — определённо, просто волк, несмотря на его размеры.

Давящая тяжесть в груди ослабла и я облегчённо вздохнула, дыхание заклубилось облаком пара передо мной. По крайней мере, стрела из ясеня доказала свою смертоносность, независимо от того, кого или что она убила.

Беглый осмотр оленихи показал, что я смогу нести только одно животное — и даже это будет тяжело. Но и оставить волка будет позором.

Несмотря на то, что это была трата драгоценных минут — минут, в которые любой хищник мог учуять свежую кровь — я освежевала его и очистила стрелы настолько хорошо, насколько могла.

Как бы то ни было, это согрело мои руки. Кровавой стороной его шкуры я завернула смертельную рану оленихи и забросила её на плечи. До нашего дома несколько миль и мне не нужно, чтобы за мной тянулся кровавый след, ведущий любое животное с клыками и когтями прямо ко мне.

Кряхтя под весом, я крепко перехватила ноги оленихи и бросила последний взгляд на тушу волка, над ней поднимался пар. Его оставшийся золотистый глаз теперь смотрел на тяжёлое снежное небо, и, на мгновение, я подумала, что должна испытывать угрызения совести за подобное.

Но это лес, и это зима.

Глава 2

Когда я вышла из леса, солнце уже зашло, а мои колени дрожали. Руки, застывшие в крепкой хватке за ноги оленихи, абсолютно онемели несколько миль назад. Даже туша не спасала от пробирающего холода.

Мир купался в глубоких оттенках синего, прерываемого лишь лучами мягкого света, вырывавшегося из-за закрытых ставен нашего ветхого дома. Это как идти сквозь ожившую картину — мимолётное мгновение тишины и неподвижности, синева стремительно сменялась сплошной тьмой.

Я плелась по тропинке, и каждый шаг подпитывался лишь головокружительным голодом, когда я услышала голоса сестёр. Мне не нужно различать слова, чтобы знать, что они, скорее всего, болтают о каком-то парне или о лентах, что они заметили в деревне, в то время как они должны были рубить дрова, но, тем не менее, я улыбнулась.