Двор

А в Сашином микрорайоне все было не так. В своей двадцатиэтажке он не знал даже и соседей по этажу. Их, впрочем, было очень хорошо слышно сквозь тонкие картонные стены. Иногда по ночам он слышал крики и стоны. Тогда обычно долго не мог уснуть, и смотрел в окно, где были подъемные краны и высотки. Если совсем мучила бессонница, он листал новости, и информация сплошным потоком вливалась в него. Потом уже засыпал, и снилась какая-то дрянь, и хотелось покоя, но его не было, а утром из-за стены были звуки каких-то видео и клипов, которые смотрела сестра. Сестра любила поток, ей нравилось знать всё. Поэтому она ничего не знала. Часто посмеивалась над Сашей, который пытался ей что-то посоветовать или чем-то помочь. Обычно в такие моменты он срывался, весь дрожал от злобы и непонимания, его рот открывался, и слабым, битым голосом он обвинял ее во всем, она снимала видео и смеялась, у него было смешное лицо. Света была на год старше брата. В квартире кроме них еще жила мать. Отец умер. Сашу не искали.

Сейчас он помогал бабушке Нине. Помог провести генеральную уборку, помыл окна, научился готовить борщ. Еще Саша рассказывал старушке об увлечениях и занятиях своего поколения. Его удивило, что не только бабушка Нина, но и Мария, и Лев, и даже дети относятся к современным технологиям с неприязнью.

В один из дней, когда барабанил по окнам первый апрельский дождь, теплый и нежный, Саша и Лев Васильевич сидели на одной из кухонь.

– Почему так?

– Потому что в одном светящемся прямоугольнике больше, чем в библиотеке. Больше, чем на кладбище. Больше, чем на помойке. Это нельзя контролировать. Я научил всех, чтобы и не касались.

– Разве это правильно?

– Ты мне сам рассказывал про сестру.

Саша посмотрел в окно, на дождевые капли, на молодые листочки, на плачущее от счастья небо, и понял, что ему наконец-то хорошо. Он изменился за последнее время. Стал улыбаться. Перестал сутулиться. Учитель как-то раз сказал: “внешнее и внутреннее связаны”. Саша поверил.

Ему действительно было легче. Он улыбнулся учителю.

– Потому и хорошо, что нет у тебя ничего, кроме мира и мыслей. Чистых. Ты со мной говоришь, с Марией… Не с проекцией, а с сутью. И никаких тебе пустот. Только жизнь.

– Как ты читаешь мысли?

– Я учитель литературы.

Помолчали. Вскипел чайник. Пришла Мария, разлила кипяток по чашкам. Стали пить. Саша заметил, что все еще не включили свет, и кухня Льва была так ласково пасмурна, так тонко грустна с этими старыми шкафчиками и белой скатертью, что хотелось отсюда не уходить.

На столе было два куска брусничного пирога от бабушки Нины. Один Лев отдал Саше, другой разделил пополам между собой и Марией. Саша хотел предложить разрезать по-другому, но Лев остановил его мягким движением руки.

– Ты молодой и слабый, тебе сила нужна, ешь. Мария моя следит за фигурой, и я только потому вообще ем. Мне много не нужно.

Саша вдруг понял, что Мария для Льва Васильевича не сестра и не дочка. Он даже не мог себе позволить каких-то надежд на более чем дружеское с ней общение, но теперь совсем расстроился.

Лев был достаточно деликатен, чтобы не обращать на это внимание. Продолжил тему:

– Пирог вкусный, спору нет, но потому здесь всего два куска, а не десять: от десяти было бы дурно. Так же и со знанием. Лишнее знание выедает мозг и мучит нервы, поэтому я читаю только настоящие книги, слушаю только диски или пластинки, говорю только вживую. Мне, Саша, удивительно ясно и просто днем.

– А ночью? А по утрам? Ты очень мрачный в это время.

Лев поднялся и вышел.

Темнело.

Хлопнула входная дверь.

Мария вздохнула. Долила из чайника в чашки. Посмотрела с укором на Сашу. В этот вечер она была одета в черное платье в белый горошек, а волосы распустила. И была очень красива.

– Саша, ну зачем же вы спросили?

– Я все же хотел бы знать… Я ему многое рассказал о себе.

– Он не любит о своих проблемах.

– Проблемы по ночам? У Льва Васильевича?

Мария посмотрела в глаза Саше. Отвела глаза. Нехотя ответила:

– Ему снятся кошмары.

После поднялась и тоже вышла. Из окна Саша видел, что она прошла сквозь арку, сквозь ту самую, куда каждое утро пропадал Лев Васильевич, и в которую уже две недели не проходил Саша. Мир внутри двора был, как ни странно, намного больше, чем внешний. До того у Саши была только квартира с голыми стенами в новостройке, пуповина к университету из двух автобусов и унылое здание с потерянными людьми.

Саше вспомнилось это. Потом он вдруг подорвался и, спустившись, побежал к арке, за Марией и Львом. Но по дороге его окликнули.

То был Гришка, заика. У него всегда слезились глаза и был насморк. Он кормил всех дворовых кошек, которых было по числу детей – чуть больше десяти, с приходящими с других мест. Гриша носил всегда бордовый свитер, а поверх него, если было холодно, плотную кожаную куртку, которой было очень много лет… Он сутулился, был низенький, и смотрел всегда так ласково, что хотелось либо расплакаться, либо убежать, потому что не могло быть, чтобы на человека так хорошо смотрели.

– С-саша! П-помоги надеть ошейник! П-п-пожалуйста!