Дворец грез

Я быстро взвесила соображения, что прошение может быть прочитано Рамзесу вслух, когда он будет сидеть в своей приемной и заниматься текущими делами, и потом решила, что это не имеет значения, если один из заговорщиков случайно окажется там. Он будет казаться озадаченным. Он укажет, думала я, что обвиняемый всегда наговорит что угодно, лишь бы избежать уготованной ему участи, и не стоит верить во всякий вздор. Но я рассчитывала на несомненную сообразительность фараона и на его память обо мне как о женщине далеко не глупой. Удастся ли мне заставить его встревожиться, вызвать его интерес настолько, чтобы я могла рассчитывать на аудиенцию?

Я аккуратно перечислила людей, которые втайне презирали меня: Гуи, прорицатель; Паибекаман, главный управляющий; Мерсура, первый советник; Панаук, царский писец гарема. Тут я увидела, как рука писца, что записывал мою диктовку, запнулась, но потом он продолжил работу. Пенту, писец Обители Жизни; генерал Банемус и его сестра госпожа Гунро; генерал Паис… Теперь пришла моя очередь сомневаться. Мне нравился генерал Паис. Он флиртовал со мной, он считал меня привлекательной. Он был добр ко мне. О Ту, ну и дура же ты, безжалостно сказала я себе. Он, как и все, использовал тебя. И если бы он мог, он использовал не только твой разум, а и твое тело. И я спокойно произнесла его имя.

Я не стала перечислять слуг, хотя у меня и чесался язык, когда я подумала о Дисенк. Она несколько лет жила рядом со мной день за днем и час за часом. Я делила с ней свои надежды и огорчения. Она приучила меня доверять ей и полагаться на нее, считать ее своей подругой, все это время она, всего лишь личная служанка, свысока глядя на меня, задрав свой маленький носик, и презирала меня, мои крестьянские корни, мое неумение вести себя в обществе, и обсуждала с моим учителем, как лучше управлять мной.

Я быстро закончила свою диктовку обычными формальными фразами, перечитала то, что записал писец, чтобы удостовериться, что он честно воспроизвел каждое мое слово, и запечатала послание иероглифом «надеюсь», прижав воск своей рукой так, чтобы было очень трудно потом подделать, если кто-то попытается прочитать свиток прежде фараона.

— Я не знаю, кому ты служишь, — сказала я писцу, когда он закрыл свой пенал, чернила и собрался уходить, — но заклинаю тебя, пойди к личному писцу фараона Техути и отдай этот свиток прямо ему в руки. Он предназначен не для царевича, а лично для царя. Как ты слышал, он не содержит ничего, что оскорбило или оклеветало бы царевича. Поэтому нет нужды в том, чтобы он вообще видел его, хотя, конечно, ты должен сказать ему, что ты исполнил свои обязанности и записал мою диктовку. Я благодарю тебя.

Один шаг, пусть самый маленький, но направленный на то, чтобы как-то смягчить тяжелое положение, значительно улучшил мое настроение, и в следующие несколько минут я пыталась убедить своих стражников, чтобы они позволили мне сделать несколько упражнений на земле рядом с каморкой. Но они категорически отказались, и тогда я вернулась на кровать, попила воды, зажгла от лампы несколько крупинок благовония в своей курильнице, прочитала свои обычные молитвы Вепвавету и стала ждать.

День клонился к вечеру. Стражники сменились. Самое жаркое время дня я проспала, попыталась поиграть сама с собой в собаку и шакала, а потом на меня снова обрушился приступ удушья, который начался внезапно, и я припала к земле у кровати, отчаянно пытаясь вдохнуть воздуха в легкие. Я представляла, что я кинулась к двери, колотила по ней, вопила, чтобы меня выпустили, но в реальности я лишь зажмурилась, силясь восстановить дыхание. В конце концов странный приступ миновал, но я со страхом ждала, что он может повторится.

На закате вернулась моя девушка с едой и вином  и поставила поднос на стол, ее движения стали более уверенными, она стала привыкать к своим обязанностям. Я с отвращением припомнила наставления, которые вынуждена была  выслушивать от Дисенк, когда только вошла в дом Мастера, как я сидела за столом в своей комнате, а она показывала мне как правильно есть, пить, как себя правильно вести. Я попросила служанку поесть со мной, потому что мне было одиноко, и она разделила со мной трапезу, сознавая свою неловкость. Я грустно подумала, что была для нее титулованной госпожой, знатной дамой. Она еще не знала, что я крестьянка. Интересно, забыла бы она свой трепет передо мной, если бы узнала правду?

Когда на землю упала темнота, я была рада, что у меня есть лампа. Часами я лежала, глядя на ее отблески, и слушала тишину, почти абсолютную из-за толстых стен, сквозь которые не проникали звуки. Временами я вспоминала, где я, внезапно осознавая, что мои мысли унеслись к далеким полям, и я не знала, спала я или нет. Я снова пыталась молиться, но каждое слово, с которым я обращалась к богу, я уже произносила раньше. Мольбы казались старыми и избитыми в моих устах, и в конце концов я отпустила свои мысли.