Дворец грез

Когда мы почти закончили, к нам подошел жрец, который занимался с мальчиками, его выбритый череп поблескивал под полуденным солнцем, на плече золотом сверкала повязка. Ноги в белых сандалиях казались невозможно чистыми. Ошеломленная, я уставилась на него. Я никогда раньше не была так близко к служителям бога. Только через некоторое время я узнала в нем того самого писца, что пахал землю на восточной стороне селения. У него были тогда кудрявые темные волосы, перемазанные засохшим илом половодья, он был пьян, брел по улице нетвердой походкой и распевал песни. Позже я узнала, что мужи бога тоже возделывали землю, как мой отец, отдавая службе в храме лишь три месяца в году, когда они облачались в тончайший лен, мылись четыре раза в день, регулярно брили всё тело, вершили обряды и выполняли все служебные обязанности, назначенные верховным жрецом. Мать быстро поднялась и поклонилась ему, подав нам знак сделать то же самое. Мне кое-как удалось изобразить неуклюжий поклон. Я не могла отвести глаз от черной краски вокруг его глаз и его туго обтянутого кожей черепа. От него очень приятно пахло. Поприветствовав нас, он опустил руку на плечо Паари.

— У вас умный мальчик, — сказал он матери. — Он будет хорошим учеником. Я буду счастлив учить его.

Мама улыбнулась.

— Благодарю тебя, — ответила она. — Мой муж принесет завтра плату.

Жрец слегка пожал плечами.

— Это не к спеху, — сказал он. — Никто из нас никуда не денется.

Почему-то от его слов на меня повеяло холодом. Я подняла руку и слегка потянула за широкий синий пояс, что обхватывал его грудь.

— Я хочу ходить в школу, — сказала я робко.

Он коротко глянул на меня, но ничего не ответил.

— До завтра, Паари, — сказал он и пошел прочь.

Мама легонько встряхнула меня.

— Ты должна научиться не высовываться, Ту, — раздраженно сказала она. — Давай-ка собери остатки еды и сложи их в корзину. Нам пора домой. Не забудь свой мешок, Паари.

Мы стали пробираться к выходу присоединившись к веренице семей, потянувшихся обратно в селение. Я подобралась поближе к брату.

— Что у тебя в мешке, Паари? — спросила я.

Он поднял его и встряхнул.

— Мои уроки, — сказал он важно. — Мы записываем их красками на черепках. Я должен выучить их сегодня вечером, перед сном, чтобы повторить завтра в классе.

— А можно мне посмотреть их?

Мать, явно закипая и раздражаясь, ответила за него:

— Нет, нельзя! Паари, беги вперед и скажи отцу, пусть приходит за своим обедом. Когда придем домой, вы оба должны вздремнуть.

Так это началось. Каждый день на рассвете Паари уходил в школу, и в полдень мы с матерью встречали его с хлебом и пивом. В святые дни и в праздники он не учился. Тогда мы с ним убегали к реке или в пустыню и играли в свои детские игры. Он был очень забавный, мой брат, он редко разочаровывал меня, когда я заставляла его притворяться фараоном, так чтобы я была его царицей. Я тащилась за ним в изорванном куске льна, с вплетенными в волосы листьями и виноградной лозой на шее, на которую я нанизывала птичьи перья. Он садился на камень, будто это был трон, и выражал свою волю. Я отдавала приказания воображаемым слугам. Иногда мы пытались втянуть в свои игры других детей, но им быстро надоедало, они убегали плавать или просили у взрослых разрешения покататься на терпеливых деревенских ослах. Когда они все же играли с нами, то часто обижались, почему это я всегда была царицей, а до них никогда не доходила очередь мне приказывать. Поэтому мы с Паари развлекались одни, и так проходили месяцы.

Когда мне исполнилось четыре, я снова попросила отца разрешить мне ходить в школу и снова встретила твердый отказ. Он едва смог позволить себе, чтобы Паари посещал школу, сказал он. О том, чтобы платить еще и за меня, не могло быть и речи, и, кроме того, что полезного может девочка узнать вне своего дома? Я некоторое время дулась, сидя угрюмо в углу нашей общей комнаты и глядя, как брат корпит над своими черепками; пламя лампы колебалось, и тень Паари на стене тоже двигалась вместе с ним. Он не хотел больше играть в фараона и царицу. Он подружился с деревенскими мальчишками, с которыми ходил вместе в школу, и теперь часто, встав после полуденного сна, убегал с ними рыбачить или охотиться на крыс в амбарах. Я маялась в одиночестве и очень им завидовала; но только в восемь лет меня вдруг осенило, что если я не могу пойти в школу, значит, школа могла бы прийти ко мне.