Дворец и лачуга

- Милый дядюшка! Ну, к чему приведут споры о том, что невозможно?

- Гм!.. Ну, хотя бы к опровержению незрелых, а между тем весьма решительных суждений.

- К опровержению!.. Незрелых!.. - повторял Вольский. - Ну хорошо, давай говорить!.. Так вот, дядюшка, если бы ты был ростовщиком, я сказал бы тебе так: сперва откажись от своих операций, а потом отдай свое имущество.

- Отдай?.. И кому же это? - спросил финансист.

- Людям, конечно.

- Но каким, смею спросить?.. Ростовщикам, или же тем, кто у них занимает, или, наконец, тем, кто не нуждается в деньгах?

- Ну, об этом мы бы еще поговорили! - ответил Вольский.

- А если бы я, например, не отдал этих денег? - продолжал допрашивать финансист.

- Ну... я очень просил бы тебя непременно отдать, а если нет, то...

- То?

- То пальнул бы себе в лоб! - ответил Густав решительно.

Желтое лицо финансиста посерело, но он продолжал спрашивать.

- Ну, дорогой мой, допустим, что я отдал бы каким-то там людям мои, понимаешь, мои деньги, ну а ты, что ты бы им дал?

Этот вопрос привел Густава в смущение, но Гвоздицкий, притворяясь, что не заметил этого, продолжал:

- Ты назвал ростовщичество подлостью, так вот, заметь себе, что если бы я оказался ростовщиком, а ты тем, кто ты есть, то все твои знания, все твое светское воспитание, твой талант, известность, твоя нравственность и благородство, - словом, почти вся твоя душа с ее отвращением к ростовщичеству были бы плодом, выросшим на этом удобрении...

Никто бы не заподозрил, глядя сейчас на лицо Вольского, что этот человек мгновение назад смеялся. Каждое слово падало на впечатлительный ум художника, как капля расплавленного свинца.

- Да! - шепнул Густав. - Если бы ты, дядюшка, был ростовщиком, то я был бы твоим сообщником...

- Не так! - ответил Гвоздицкий. - Если бы ростовщик был преступником, обязанным вознаградить кого-то за свои мнимые преступления, то ты оказался бы сообщником, который ничего не может вернуть!..

- А мой труд?.. - спросил Вольский.

- Твой труд! - грустно ответил финансист. - Твой труд! Хватило ли бы твоего труда хотя бы на содержание нас обоих?

Густав сел на стул и, закрыв лицо руками, сказал:

- Бог указал бы мне, что делать.

Дядюшка потрепал его по плечу.

- Хорошо сказано! Вот и предоставим это богу. Он один может справедливо решать такие загадки, мы же станем пользоваться тем, что имеем. Ну, прибавил он, - к счастью, ты не поставлен в необходимость терзаться такими вопросами.

- О да, дядюшка! К счастью!.. - восторженно воскликнул Густав, сжимая его руку, и тотчас, переключившись в совершенно другой ход чувств и мыслей, весело спросил:

- И так, дядюшка, сколько же ты мне дашь на основание ссудной кассы, сиречь на подрыв ростовщичества?

- Сперва тысяч десять, пятнадцать, потом посмотрим!

- Ура! - воскликнул Вольский, неведомо в который раз бросаясь на шею доброму дядюшке.

Глава двенадцатая,

из которой видно, что в кругу очень

знаменитых людей труднее всею сохранять мир

- Янек! Янек!.. Ты, висельник этакий! - кричала рассерженная кухарка Пёлуновича. - Сколько раз тебе говорить, чтобы сходил за углем в подвал, а?

- Ну да! Как же... Буду я ходить за углем, когда дождь как из ведра, проворчал парень.

- Не бойся, не растаешь, не сахарный! За девчонками вчера так бегал как бешеный, хотя вон какая была гроза.

- Что вы мне будете голову морочить! - ответил возмущенный Янек. - На дворе темно, как в бочке дегтя, хозяин не велит ходить с огнем, что же мне делать? Буркалами светить, что ли?

- Знаю я тебя!.. Небось когда вчера простоял целый вечер с Иоаськой на лестнице, так тебе не было темно, а теперь тебе в подвале прикажешь люстры повесить, что ли?

Выкрикивая все это, хозяюшка передвигала тяжелые чугуны и огромные кастрюли по раскаленной докрасна английской плите.

- Черти несут к нам этих гостей, что ли? Сползаются каждый день со всех концов света, как клопы, а ты жарься у плиты до полуночи, да еще этот урод тебе углей принести не может!.. Ну, жизнь!

- Понравились им ваши ужины, вот они и сползаются, - буркнул Янек.

- Заткни пасть, сопляк! - рявкнула кухарка. - Вот я им ужо приготовлю ужин, так ни один потом носа сюда не покажет. Канальи!

Вот как смотрела прислуга пана Пёлуновича на его знаменитых коллег, которым сегодня снова предстояло совещаться о всеобщем благе вообще и о ссудной кассе в частности.

Однако, благодарение небу, эти пристрастные взгляды не доходили до слуха членов научно-социально-филантропического общества, которые, не глядя на ненастье, по одному, по двое и по трое постепенно сходились к месту своих совещаний, как добрые и терпеливые труженики вертограда господня.

Каждые несколько минут кто-нибудь из гостей, оснащенный калошами и зонтиком, входил с улицы в ворота и по пути наталкивался на какого-то, сидевшего на камне старика, который качал на руках белый сверток и монотонно бормотал:

- Пойдем тпруа, Элюня, пойдем тпруа!..

Но ни один из них не спросил этого странного пестуна, зачем он мокнет под дождем, не обратил даже на него и внимания. Головы их были слишком забиты вопросами большого общественного значения.