Дворец и монастырь

– Да, новгородские, только не из Степановичей, а из Владимировичей. Гаврилой звать. С князем Андрей Ивановичем здесь на побывке…

Он усмехнулся насмешливо:

– Рубит слова, как все Колычевы, а по виду – так, здешние не такая деревенщина, как он, пообтесаннее.

И не распространяясь более о Колычеве, он продолжал делиться с приятелями новостями. Наполнив и осушив чашу вина, он заговорил теперь, однако, несколько таинственно, почти с опаской:

– Кажись, у государя и невеста намечена.

Раздались вопросы:

– Да смотрин же не было?

– Мало ли что!

– Да кто такая? Из какого рода?

Князь Иван Федорович таинственно поднял указательный палец правой руки, украшенный большим перстнем с сердоликовой печатью, и погрозил им:

– После объявится! Теперь нельзя!

Но хмель сильно разбирал его, и он, смеясь, добавил:

– Видали, бороду князь сбрил? Даром не сбрил бы. Верно, молодой боярышне безбородые лучше нравятся, чем наши бородачи.

Он подмигнул лукаво присутствующим.

– Может, где-нибудь насмотрелась либо наслушалась о том, что в чужих землях бороды бреют.

Он наклонился к ближнему своему соседу, почти ткнувшись в него отяжелевшей головой, и, не вытерпев, шепнул:

– Батюшка сказывал, Елена Глинская, дочь покойного князя Василия Львовича, приглянулась государю…

– Ну! Глинские-то изменники да перебежчики, почитай, что и не православные. Князь Михаила и посейчас в тюрьме.

– Тсс! Ты помалкивай! – остановил его князь Иван.

Помолчав немного, он снова не выдержал и разоткровенничался:

– А уж и красавица же писаная княжна Елена Васильевна! В храме Божием я ее впервые увидал. Глаз отвести не мог. Молиться стал – иконы ровно туман застлал, а в тумане-то ее лицо носится, глазами темными на меня смотрит и ровно лукаво подсмеивается…

Приятель пошутил:

– А ты бы отбил ее у великого-то князя государя!

Князь Овчина задорно ответил:

– И отбил бы, кабы девичья воля была выбирать женихов. Ты думаешь, баярышням-то красота молодецкая не дороже венца царского со старым мужем впридачу?

И, оборвав свою речь, он задумался и хмуро проговорил:

– А то бывает и так: ничего иной не надо, кроме почестей и богатства. Кто поймет девичью душу! Вот и княжна Елена: иной раз смотришь на нее, кажется, только любви да ласки она и просит, а то поглядишь – очи лукавством светятся, словно вышутить тебя хотят да насмеяться над тобой…

– Ты за лукавство ее и полюбил, что ли? – засмеялся товарищ князя.

Князь Овчина нахмурился.

– За все полюбил, – отрывисто ответил он и осушил одним духом чашу.

В это время перед шатром послышались какие-то нестройные звуки музыки и пения. Семидудочная свирель, трехструнные гудки, звонкие бубны, меднострунные гусли, – все это гудело, визжало, сопело. Все общество заволновалось, услыхав от одного из прислужников, что перед великокняжеским шатром собрались бродячие скоморохи. Проходили они по дороге в Москву, доложили о них великому князю, и он, потехи ради, приказал их остановить. Привыкли они потешать князей и бояр, которые не раз зазывали их к себе с улицы во время пьяных пиров, устраиваемых по случаю разных семейных праздников.

Молодежь, уже распоясавшаяся, растегнувшаяся и полупьяная, стала подниматься с мест, оправляться и прихорашиваться. Некоторые лежали уже под столами, и их расталкивали приятели ногами.

– Оставь! Не трожь! Чего пристал? Ну тебя к лешему! – слышались пьяные возгласы этих заснувших гуляк.

Один из юных щеголей, совсем распоясавшийся, растегнувший даже ворот рубахи, так что виднелась его белая выхоленная грудь, спал на плече своего соседа, Улыбаясь во сне.

При начавшемся шуме он томно открыл глаза и сладко начал потягиваться. Его сосед с особенной заботливостью наклонил к нему голову и проговорил:

– Сладко выспался?

– Ах, так бы и не просыпался! Сны светлые снились! – ответил он, томно улыбаясь и не без удивления видя непонятное волнение среди пирующих. – Что они всполошились? Чего еще надо? Поля потребовал кто, что ли?

– Скоморохи пришли! – пояснил его товарищ.

– А, скоморохи! Я люблю скоморохов! Надо идти! – проговорил он, поднимаясь и пошатываясь.

– Постой! Охватит холодом. Застегни ожерелье. Пояс повяжи. Долго ли занедужить. Экий ты!

Он стал заботливо охорашивать юношу. Запахнул его кафтан, застегнул ожерелье, подпоясал его пояс. Тот спьяна сладко улыбался, точно за ним ухаживала его старая матушка в женском тереме, где он, подобно другим своим сверстникам, провел и все детство, и всю юность среди молодых и старых женщин и окончательно обабился сам.

Мало-помалу шатер опустел. Все спешили поглазеть на толпу бродячих скоморохов, которых было более полсотни.