Дворец и монастырь

– Ох ты, Господи! И что с тобой приключилося, – стонала Челяднина, качая в сокрушении головой. – На полчища врагов ходил… удержу нигде не было… а тут вот…

Князь Иван выходил из себя и гнал ее:

– Уйди ты с глаз моих, уйди! Слушать тебя мне тошно! Ну, ступай, валяйся в ногах у Шуйских, если жизнь так дорога. А мне…

Он безнадежно махнул рукою:

– А, да что ты понимаешь!

На седьмой день после смерти великой княгини Елены в покой великого князя ворвались вооруженные люди, чтобы схватить князя Овчину и боярыню Челяднину. Никто не докладывал о них, никто не предупреждал, что они придут. Великий князь, увидев пришедших, страшно перепугался, ухватился ручонками за своих любимцев и начал во все горло кричать:

– Не отдам! Не отдам их! Как вы смеете их трогать? Я государь великий князь всея Руси!

– Именем старшего боярина князя Василия Васильевича Шуйского и боярской думы приказано взять их, – отвечали воины.

– Я государь, я! – кричал ребенок, топая ногами и плача в бессильном бешенстве. – Вы не смеете! Я не хочу!

– Пусти, государь! – сурово ответили пришедшие. – Все равно силой возьмем.

– Посмейте! Посмейте! – раздался снова гневный детский крик, и маленькие кулаки сжались с угрозою.

Его схватили и начали насильно отрывать от князя Ивана Федоровича и боярыни Челядниной. Он бился и дрался, вцепляясь ногтями и зубами в противников.

– Видишь, государь, твоей воли не слушают! – со слезами на глазах проговорил князь Овчина и обнял бившегося в слезах ребенка. – Полно! Оставь!

– Злодеи наши и тебя изведут! – плакала боярыня Челяднина. – Помяни мое слово, золотой мой, изведут!

– Я не хочу, не хочу! – кричал мальчуган.

Но его взяли за плечи чьи-то сильные руки, до боли отогнули эти плечи назад, оторвали от князя Ивана и его сестры, и через минуту этих людей уже не было в комнате. Их Поволокли силой, пиная их ногами, ругаясь над ними. Великий князь повалился на пол и бился в бессильной бешеной злобе, колотя по полу руками и ногами. Его, однако, забыли и бросили. Забыли его до того, что он в этот день остался полуголодным.

Боярам было не до того: дел было много.

Князя Ивана Федоровича Овчину-Телепнева-Оболенского оковали страшно тяжелыми цепями и бросили в тюрьму на голодную смерть. Боярыню Челяднину сослали в Каргополь и постригли в монахини. Выпустили тотчас же из тюрьмы князя Ивана Вельского и князя Андрея Шуйского. Начался тотчас же и грабеж всего, что можно было разграбить, сел и дворов покойных князей Юрия и Андрея Ивановичей, казны покойной великой княгини Елены Васильевны. Полузабытый великий князь и его брат оставались иногда почти голодными, в то время как бояре хозяйничали во дворце. Ими не интересовался никто, так как от них нечего было ждать покуда ни зла, ни добра…

Раз великий князь забрел в опочивальню своего покойного отца; здесь был полный беспорядок – на полу валялись вещи покойной великой княгини Елены Васильевны, и боярин Михаил Васильевич Тучков небрежно пинал их ногами, как какую-нибудь дрянь. Князь Иван Васильевич Шуйский, сидевший тут же, полуразвалясь на лавке, облокотился на стол и положил ноги на постель покойного великого князя. Ребенок-государь с гневным выражением лица остановился в дверях, видя этих наглых грабителей, и сжал кулаки в бессильном бешенстве.

– Все поплатитесь! Всех изведу! – бормотал он шипящим голосом. – Я государь! Мать извели, князя Ивана уморили, маму увезли… Я отплачу…

Бояре не обратили на него никакого внимания в эту минуту грабительства.

Часто вообще не обращали они на него внимания, когда он приходил в бешенство от их наглости.

Среди преданных московскому самодержавию людей распространялась тревога и царствовало уныние. Великая княгиня Елена Васильевна могла смущать преданных престолу людей своим зазорным поведением, но, помимо этого легкомысленного отношения к нравственности, она являлась твердой и ревнивой оберегательницей своих прав и прав своего сына, доходя даже до бессердечной жестокости. Теперь было не то: о правах государя не думал никто и государственная жизнь сводилась на борьбу бояр из-за главенства. Власть стала добычею, брошенною псам, и они перегрызали из-за нее друг другу горло. Это отлично понимали такие люди, как старики Колычевы. Нередко, беседуя теперь с женой о дворцовых событиях, Степан Иванович Колычев говорил:

– Да, счастлив тот, кто унес свою голову целою изо дворца!

– Не говори ты уж лучше, Степан Иванович, – замечала Колычева. – Сама я об этом сто раз думала.

– Да, да, – соглашался он. – Бог весть, что еще ждало Федора…

И, качая в раздумьи головой, он рассуждал:

– Кто думал, кто гадал, что вдруг не станет и государыни великой княгини, и князь Овчина свалится, и Челяднина Аграфена в монастырь попадет, и князю Вельскому исконные его враги князья Шуйские двери темницы откроют…

И старик глубоко задумался о павших и возвысившихся, о происшедших и готовящихся событиях, и боярыня Варвара тихо шептала молитву, покорно преклоняясь перед Господней волей.

– Неисповедимы судьбы Господни, – шептали ее уста, и в душе уже не было ропота за то, что Господь отнял у нее любимого сына.