Дворец Посейдона

Мужчина улыбнулся. Эта улыбка придала женщине смелость. Когда женщина подошла к нему совсем близко, он громко выкрикнул какое-то непонятное слово, из-за этой непонятности таинственное и блистательное, и сделал в воздухе сальто и снова сальто, по на этот раз он стал на вытянутые руки. Он на руках поднял свое большое тело, вытянул и плотно прижал друг к другу ноги. Так он стоял долго и неподвижно, потом на руках обошел вокруг обомлевшей женщины.

— Хорошо, хватит! — прошептала женщина, доставая из-под фартука завернутый в полотенце хлеб. От запаха свежеиспеченного хлеба у него закружилась голова, и он едва не упал, но удержался и снова описал круг на руках.

«Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь», — считал он про себя.

— Хорошо, хватит, — услышал он опять.

Цены его искусству эта женщина не знала — это ясно, но, оказывается, она и цены хлеба не знает! Сколько чего должен сделать человек, чтобы добыть этот хлеб! Как самый настоящий крестьянин, он должен посеять, сжать, смолоть и испечь. А он пока только-только приступил к жатве.

«Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…»

— Довольно! Довольно!

Сейчас он поднимался в гору, нес зерно на мельницу, мешок давил на плечи, как тяжелая медвежья туша. Па вершине стояла ветряная мельница, но мужчина се не видел, потому что не в силах был поднять голову.

«Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один…»

— Довольно тебе, хватит, — умоляла женщина.

Теперь он обратно с горы пес смолотое зерно. Огромная ветряная мельница за его спиной постепенно уменьшалась. Она бессильно махала крыльями и, как заходящее солнце, тяжело опускалась за гору.

«Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять…»

— Довольно, больше не надо! — умоляла женщина, но по всему было видно, что она хотела, чтобы он продолжал: ведь то, что он делал, напоминало ей труд отца, брата, мужа.

Теперь мужчина опрокидывался в глубокое тонэ, обжигая лицо и опаляя волосы. Раскаленные докрасна угли на дне печи напоминали пекло самого ада.

«Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять…»

— Хватит!

А мужчина словно только сейчас увидел буханку хлеба, румяную и теплую, как земля на восходе солнца.

Этот хлеб теперь принадлежал ему!

Он перевернулся в воздухе еще раз, коснулся ногами земли и кивнул женщине в знак благодарности.

Глаза женщины наполнились слезами. Мужчина и за это благодарил ее, хотя она этого не поняла. Она сделала несколько шагов назад, повернулась и убежала. Отворяя дверь, она еще раз оглянулась на мужчину, который жадно принялся за буханку.

— Выпей вина и уснешь! — сказала Заира.

Она встала, босиком, в одной рубашке подбежала к холодильнику и вытащила бутылку:

— Вот нашла, уже початая!

Так же бегом она возвратилась к кровати.

— Холодно! — И посмотрела на бутылку: — «Мукузани»! То, что ты любишь!

Заза чуть не закричал, что он ничего не любит, ничего, и хочет только, чтобы его оставили в покое, что он и так сыт по горло… Но он не сказал ни слова.

Заира зубами вытащила пробку, отпила один глоток прямо из горлышка и протянула бутылку Зазе:

— Пей!

— Не хочу.

— Не хочешь? — она удивилась.

Это означало провал целого кинематографического кадра, которому она даже название подыскала про себя: «Влюбленные, бежавшие из города, пьют в постели вино».

— Не хочу.

— Ведь ты сам просил купить именно это вино?

— Ну, просил…

— А почему же не пьешь?

— Не хочу.

— Выпей и сразу заснешь.

«Отец мой ложится в одиннадцать, — говорила Заира, — но зато в семь утра он уже на ногах. Ты тоже должен засыпать раньше, должен соблюдать режим…»

«Режим… Режим, — думал Заза, — я должен соблюдать режим».

— Папуна тоже любит «Мукузани», — сказала Заира, — помнишь, в мастерской мы видели у него бутылку.

— Помню…

— Он пьет втихомолку… Лейлу боится!

— А почему он должен бояться?

— Он импотент! — сказала Заира.

— Что-о? Кто это импотент?

— Да твой Папуна! Когда он встречает меня на улице, делает вид, что не узнает.

Заза вспомнил, что Заира это слово употребляла не в прямом смысле. Когда она хотела кого-нибудь обругать, обязательно называла импотентом.

— Холодное как лед, — сказала Заира, — ну-ка отпей!

— Для чего тебе холодильник в такой мороз?

— О-о-о! Что ты понимаешь!

Потом она поставила бутылку на пол, легла, прижалась щекой к щеке Зазы и тихо спросила:

— Я тебе нравлюсь?

К стальной цепи прибавилось еще одно звено. Она стала еще крепче и лязгала, смыкаясь у горла.

— Нет! — Заза отстранил руку Заиры.

Заира тихонько засмеялась и снова положила руку ему на грудь:

— Значит, нет?

— Нет! — Заза убрал руку Заиры, привстал на постели и повторил:

— Нет!

— Заза!.. — в голосе Заиры слышалось удивление.

Он не ответил. Надел сорочку и свитер, взял со стула сигареты и спички и положил их в карман.

— Куда ты идешь? — спросила Заира.

— Я уезжаю…

— Куда? — Заира вскочила и зажгла свет.

— В Тбилиси!

— В Тбилиси?

— Да, в Тбилиси.

— Ты что, рехнулся?

— Не знаю…

Он вдруг почувствовал себя в прекрасном настроении. Он знал, что никакая сила не заставит его передумать и отложить отъезд. Заира повисла у него на шее:

— Заза!