Дворец Посейдона

И Мито вдруг стало невыносимо жаль ее. У него до боли сжалось сердце, а бормотание слепого старика еще усиливало эту боль. Казалось, что между одиночеством Мари и речью старика существует какая-то неведомая связь.

На лице Ироди играла улыбка, будто то, что он говорил, было выстрадано им. И теперь он выкладывал все, что долго лежало на сердце, и ему было безразлично, слушают его или нет.

Мито докурил сигарету и, чтобы старик не почувствовал себя одиноким, переспросил:

— Значит, состарился, говоришь?

Старик не ответил.

— Да, но… — начал было Мито, но в это время он опять увидел Мари.

Мито не заметил, когда она вышла на балкон. Обхватив руками столб балкона и прижавшись к нему щекой, она смотрела в сторону улицы.

Ироди замолчал, наверное, ждал, что скажет Мито.

Мито с трудом сглотнул слюну и продолжал:

— Да, но кто знает, что такое старость?

— Не хотят, — тотчас отозвался Ироди, — никто не хочет знать.

— Почему?

Мари все стояла на балконе.

«Неужели она кого-то ждет?» — подумал Мито.

— Не знаю, может, так-то оно и лучше…

— Нет! — отрезал внезапно Мито, щелчком выкинул сигарету во двор и повторил: — Нет!

— Что ты сказал?

— Я говорю, что так вовсе не лучше! Мужчина я или нет, в конце концов я должен знать, что ждет меня впереди!

— Для чего тебе это?

— Не знаю… Так, просто хочу знать.

«Нет, она никого не ждет, задумалась о чем-то».

Мито считал, если человек задумывается над чем-то, то это значит — что-то его тревожит. Если люди находят время думать, то непременно что-то их беспокоит. Он сам стал часто задумываться, потому что и его что-то беспокоило, — он любил!

— Как знаешь, — сказал Ироди.

У него был кроткий голос, надтреснутый. Произнес он это недоверчиво и с сожалением, будто все, чему до сих пор он твердо верил, вдруг исчезло.

— Почем я знаю, — произнес он тихо, — может быть…

Затем он раскрыл кисет, достал из-за пазухи обрывок газеты, оторвал от него кусочек, насыпал табак и стал свертывать самокрутку. Надо было видеть, как ловко он это делал, не роняя ни крошки.

— Возьми у меня сигарету, кури, — сказал Мито.

— Нет, ты же знаешь — коли привык к чему…

Теперь Ироди достал спички, чиркнул и закурил. Подул на спичку, потушил, потер ее двумя пальцами, словно еще раз проверяя, потухла спичка или нет, и выбросил.

Мари продолжала задумчиво стоять у столба.

У Мито возникло желание окликнуть ее, чтобы она испугалась, вздрогнула. Но он сдерживал себя, ведь он не знаком с нею, подумает невесть что. Ему просто хотелось произнести вслух ее имя, и больше ничего.

«Мари!» — громко позвал Мито про себя, в душе.

И кровь от сердца прилила к ушам. И не кровь это была вовсе, а подавленный, задушенный крик, призыв. Если бы колокол не имел раскрытого зева, его бы разорвало от звона.

— Я оглох, — громко произнес Мито и через силу рассмеялся. — Значит, никто не хочет, так получается?

— Да, — несмело отозвался Ироди. — А впрочем, не знаю…

«Почему она ни разу не взглянет в эту сторону? — думал Мито. — Хоть бы разок посмотрела!»

Впрочем, сейчас ему самому было трудно смотреть на нее.

Тем временем солнце низко склонилось над морем, стало большое и багровое. Отсюда не видно было моря, его заслоняла железнодорожная насыпь, но Мито все же сумел увидеть его, таинственное и красное. Потом застучал по рельсам поезд. Состав был товарный и шел медленно. Он заслонил собой солнце, но оно все же проглядывало между вагонами — красное, со сверкающими глазами.

«Что только ни скажут люди… — думал Мито. — Одинокая женщина, вот и чешут языки!»

Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы стемнело не постепенно, а сразу и чтобы тьма скрыла от него прислонившуюся к столбу Мари, и настороженное и напряженное лицо слепого Ироди, и этот длинный, бесконечный поезд.

Мари наконец вошла в дом. Мито это скорее почувствовал, чем увидел, потому что все вокруг опустело. Исчезла не только Мари, а вообще все, что было по ту сторону: забор, деревья, дом и колодезный журавль. Мито повернулся, и взгляду его предстал пустой балкон.

— Поезд! — сказал Ироди.

— Да, поезд, — повторил Мито, — поезд…

4

— О чем вы думаете? — услышал он голос Лены.

Они продолжали танцевать, топчась все на том же месте. Сколько же времени прошло, — секунда или час?

— Ни о чем, — солгал Леван.

— Я смотрела на вас, а вы как будто пропали, исчезли, — продолжала Лена и добавила шутливо: — Далеко вы были?

— Далеко!

С этой девушкой он почему-то чувствовал себя очень беспомощным.

В это время к ним подошла Элисо. Она заботливо пригладила распущенные волосы Лены и спросила:

— Измучил он тебя?

— Кто? — удивилась Лена.

— Да Леван!

Элисо теперь взглянула на Левана и улыбнулась ему.

— Нет, — все с таким же удивлением ответила Лена.

— Какая прелесть Мзия, верно? — сказала Элисо.

— Верно! — ответила Лена.

— Я так люблю Мзию! — повторила Элисо.

— И я очень люблю, — отозвалась Лена.

— Научился наконец танцевать? — спросила Элисо Левана.

Вопрос прозвучал так: «Потанцевал — и будет».

— Нет, — ответил Леван, — не научился.

— Ого! — удивилась почему-то Элисо, будто она ожидала иного ответа.

— Я пойду, — сказал Леван, — выпью воды.