Дворец Посейдона

— Нет, — поспешил прервать ее Иона, словно прикрыл ей рот ладонью. — Мне бы сообщили.

— Если бы вы знали, как мне тяжело, — пожаловалась Медико.

— Сейчас всем тяжело.

— Нет, не всем, — она заплакала. — Вахтанг любил меня.

— Что ты сказала? — не поверил своим ушам Иона.

— Вахтанг меня любил.

— Видишь ли… — начал Иона, но Медико не дала ему сказать.

— Да, любил! — закричала она. — Любил по-настоящему.

«Что я наделал, — испугался Иона, — ведь это я внушил бедняжке, что Вахтанг ее любит!» А вслух он спросил:

— Где твой муж?

— В тюрьме. Его тогда сразу посадили. Через месяц после свадьбы.

— За что?

— Нет мне прощения, — Медико посмотрела прямо в глаза Ионе. — В конце концов ведь я не была женой Вахтанга. Сейчас жены при живых мужьях за других замуж выходят, а я…

— Не переживай, дочка, старайся не думать от этом, — сказал Иона.

— В жизни все бывает, правда? Скажите, ведь всякое случается?

— Конечно… Конечно, — согласился Иона, потому что вдруг почувствовал, что Медико по-настоящему несчастна. — У тебя есть ребенок? — спросил он.

— Да. Я его Вахтангом назвала, — Медико улыбнулась сквозь слезы. — Муж написал из тюрьмы: выйду — убью. А я не боюсь. Хоть бы на самом деле меня кто-нибудь убил…

Нет. Так нельзя. Так ей невозможно будет жить. Исстрадается. Надо выбить эту мысль у нее из головы.

— Если бы Вахтанг любил тебя, — сказал Иона, — ты бы так не поступила. — Сказал и сам удивился. Ему показалось, что кто-то более опытный и жестокосердный произнес эти слова. — Вахтанг никогда не любил тебя. Мне лучше знать, я отец, он бы мне сказал. У тебя семья, дочка. Теперь поздно…

— А я думала, — протянула растерянно Медико, вставая, — я думала…

— Что ты думала?

— Вы ведь сами говорили, что он меня любит, — она стояла в дверях. — Впрочем… Всего доброго, прощайте!

«Что им всем от меня нужно, — думал Иона. — Почему они не оставят меня в покое? Что я могу сделать? Взять Медико с ребенком к себе? Нет, не такой я дурак. Хватит! Довольно! Тот Иона, каким он был прежде, умер. Теперь он поумнел и будет жить для себя, только для себя».

Такой непривычной была эта мысль, что он и вовсе расстроился, но попытался ободрить себя: да, да, прежний Иона умер, а я хочу жить, слышите! Я тоже человек, такой же, как и все. А человеку не нужна жалость, его надо ненавидеть или любить. Конечно, любовь лучше ненависти. На ненависть у Ионы никогда не хватит сил. А любовь? Хватит ли у него сил на любовь? «Совсем запутался, — думал он в отчаянии, — как мне быть, не знаю».

Иона оделся и пошел в исполком. Терпеливо дождался своей очереди и, войдя в кабинет к Платону Нижарадзе, попросил:

— Пришлите ко мне жильцов, у меня комната есть свободная.

Платон кашлял, и было похоже, что у него жар.

— Почему же ты тогда не согласился, когда я тебе предлагал? — спросил он, болезненно щуря воспаленные глаза.

— Я тогда взял жиличку, — ответил Иона.

— Тебе известно, что ты представлен к награде?

— За что? — удивился Иона, хотя в душе обрадовался.

Платон не ответил, сотрясаемый приступом жестокого кашля.

Шло время. С фронта приходили радостные вести. И зловещий вой сирен не мог заглушить в людях надежды и твердой уверенности, что враг сломлен.

В комнате Дмитрия поселилась новая жиличка, тихая безответная старушка.

— Если меня сейчас спросят, чего я хочу больше всего на свете, — говорит Ева, — я скажу: лежать на диване в своей комнате и читать глупую веселую книжку. Я жила на седьмом этаже, под самой крышей. У меня была крошечная комнатушка, как ласточкино гнездо, и на окне — цветы… Наверное, дома моего давно уже ист…

— Разве не трудно жить одной? — спрашивал Иона.

— Наверное, трудно, — отвечала Ева, — но я привыкла. Многие не могут.

— Да, многие не могут…

— Есть люди, которых одиночество убивает…

Ева ни о чем не догадывалась, и не могла догадаться, потому что Иона прятал свою любовь за девятью замками. Надо сказать, что чувство его было некоторым образом бесцельно, висело в воздухе без всякой опоры. Один конец его плотной петлей охватывал шею Ионы, а другой волочился по земле. И никто не брал его в руки, чтобы развязать узел, сдавливающий горло Ионы, или наконец задушить. И все-таки это беспомощное чувство, близкое к тихому помешательству, было любовью, для которой не существует достойных и недостойных. Разве кто-нибудь может провести твердую границу между тем и другим? Иона, разумеется, относил себя к недостойным. Возможно, некоторые согласились бы с ним, а некоторые — нет. Сам Иона напряженно внимал голосу, который твердил ему, что он ошибается. Ошибается, причисляя себя к недостойным. Но этот голос Иона называл сатанинским, потому что он гудел и звенел во всем существе его, подобно набату, и наполнял его радостью и мукой одновременно. Главным аргументом, который Иона выдвигал против этого голоса, было то, что он не имеет права, не имеет права на счастье!

Смеркалось. Они стояли у моря. Еве нравился Иона. Она привыкла к нему, но это было совсем другое. Ее чувство походило на зеркальный пруд, в котором нельзя утонуть.

— Но ведь вы тоже один, — сказала Ева, — вам разве не тяжело.