Дворец Посейдона

— Отпускаю тебе грехи, дочь моя!.. — попробовал пошутить Леван.

— Что? — спросила Лена и, догадавшись, улыбнулась. — Нет, это не исповедь. Я сама не знаю, почему я вам об этом сказала. — Она молчала долго. Наконец заговорила снова: — Ну что же мы стоим, давайте танцевать!

Они словно только сейчас почувствовали, что так стоять неудобно.

— Вы мне кого-то напоминаете, — проговорил Леван.

— Кого? — Лена в упор посмотрела на него.

— Не знаю, — ответил Леван. — Ей-богу, не знаю.

— Таких, как я, много, — улыбнулась Лена.

— Нет, не много…

«Нет!» — хотелось громко крикнуть ему. Однако получилось у него очень тихо.

Нет, таких девушек немного, это Леван знал наверняка. Не каждый может единственным словом вывернуть тебе душу наизнанку.

— Только не считайте меня дурочкой, — попросила Лена.

— Нет, — Леван улыбнулся, — постараюсь.

— Иногда мне и вправду хочется быть дурочкой… — сказала Лена.

Они уже не танцевали, а просто топтались на одном месте, не слушая музыки. «Может быть, это и есть настоящий танец?» — думал Леван.

— …И ничего не понимать, — продолжала Лена, — совсем ничего.

— Как Лола? — спросил Леван: это вырвалось у него нечаянно.

— А вы разве знаете Лолу?

— Нет, я просто так сказал…

— Лола — хорошая девочка. — Лена несколько минут не сводила глаз с Левана, но потом отвернулась в сторону и проговорила: — Да, хотя бы как Лола!

В это время Леван увидел Элисо, танцующую с Гочей. Она погрозила Левану пальцем, изображая ревность. Она, разумеется, шутила — Леван знал это. Элисо хотелось иметь смелого и очаровательного мужа. У нее всегда все было заранее продумано и отмерено. Нужно, чтобы со стороны Леван казался нескованным и свободным.

Писатель или вообще какой-нибудь деятель искусства под каблуком у жены — это создает у окружающих дурное впечатление и плохо отражается на его творчестве. Элисо это прекрасно понимала. Это было удивительно! Казалось, Элисо прожила уже целую жизнь.

— Такое с вами никогда не приключалось?

— Вы о чем?

— Вот… Как бы вам сказать? Вам никогда не хотелось куда-нибудь уехать или просто уйти?

— Как нет! Но когда мне надо уйти, я ухожу.

— Нет, я не об этом…

— Я не понял?

— Куда-нибудь очень далеко.

— Куда?

— Куда не добраться ни поездом, ни самолетом.

— Да-а… не знаю.

Воспоминание или мысль, начатая раньше, вдруг взорвались. И все вокруг как будто перестало существовать, все…

Ракушка

(Продолжение)

Мито долго смотрел на Мари. Потом затушил сигарету и негромко позвал:

— Иди ко мне!

Мари не обернулась.

— Потуши свет и иди ко мне! — повторил Мито.

— Нет, — наконец отозвалась Мари. — Надо догладить.

— Брось этот утюг и иди сюда!

— Я же сказала — нет!

Мито встал, подошел к Мари и взял ее за плечи.

— Мари!

Она не оглянулась. Только утюг застыл на весу.

— Мари! — голос у Мито дрогнул.

— Нет, — прошептала Мари. — Нет!

— Почему?

— Нет!

— Я спрашиваю, почему?

— Потому что я не хочу.

Мито так удивился, что ничего не смог сказать. Он как дурак глядел в затылок женщине и молчал. Потом он попытался силой повернуть ее лицом к себе, но это оказалось не так просто. Мари напряглась всем телом: она сопротивлялась ему, отказывала.

— Что с тобой? — с трудом выдавил из себя Мито и внезапно закричал: — Что с тобой, я спрашиваю!

— Ничего.

Мари, не выпуская из рук утюга, поставила его на обломок кирпича, служивший подставкой. Она стояла и смотрела на простыню, разостланную на столе, будто ожидая, что на ней вот-вот что-то появится.

В комнате было тихо.

Мито взглянул на Мари, и она вдруг показалась ему чужой и далекой, ему стало неловко оттого, что он не одет.

— Спи, Мито, — сказала ему Мари.

— Знаю! — сказал Мито. — Я все знаю!

— Что? — Мари подняла голову, но на Мито не взглянула.

— Все знаю!

Он замолчал, словно ожидая ее вопроса. Поскольку она молчала, после паузы он продолжал:

— Это твой сосед… Недаром все говорят.

— Нет! — Мари резко повернулась. — Нет.

— Что — нет? Что!

— Нет, Мито, — казалось, она сделала над собой усилие и улыбнулась ему. Это была та самая улыбка, которая связывала Мито по рукам и ногам. Одна эта улыбка могла успокоить его. Вот и сейчас горячей волной омыло сердце, растворив ревность и злость.

— Тогда в чем же дело? — спросил он растерянно, ибо больше ничем не мог объяснить ее упрямство.

Никогда еще с такой силой ему не хотелось приласкать ее, ощутить податливость ее груди и плеч. Он рассердился на себя за то, что стоит в трусах, как дурак, и ничего не предпринимает.

Решил подойти к ней и силой потащить к постели, заставить подчиниться… Нет, он не понимал ее каприза и ничем не мог его объяснить. «Неужели она не любит больше?»

Эта мысль напугала его. Стоило только подумать об этом — как становилось страшно. Что было бы с ним, если бы Мари не любила его?

«А если любит, что тогда?» Он резко повернулся и стал одеваться, Мари молча смотрела на него. А Мито надеялся, что она заговорит, ждал хоть одного слова, одного звука, выражавшего удивление. Но она молчала. «Неужели, — думал Мито, — неужели она и вправду разлюбила!»