Дворец Посейдона

— Я вам помешала, — засмеялась Элисо. — Вы так мирно беседовали.

— Беседовали? — удивилась Лена.

Теперь она почему-то всему удивлялась.

— Да, я слышала твой смех.

Элисо говорила с Леной, но не сводила с Левана глаз. Леван старался отвести взгляд в сторону.

Когда Лена отошла, Элисо спросила его:

— Что это с тобой?

— А в чем дело?

— Весь вечер сегодня ты какой-то обалдевший.

— Но ты же сказала, что мы прекрасно беседовали.

— Знаешь, довольно!

— Чего тебе надо? — резко спросил Леван изменившимся голосом. — Объясни, что тебе от меня надо?

— Дурак!

Элисо продолжала улыбаться. Наверное, улыбка предназначалась для посторонних глаз.

Леван отошел от нее и сел в кресло в углу комнаты.

Гости затеяли какую-то игру: взявшись за руки, они кружились по комнате. Позвали и Левана, но он отказался. Игра была дурацкая, но, как каждая дурацкая игра, вызывала большое веселье.

Элисо прыгала, громко смеялась, что-то кричала и не сводила с Левана глаз. Леван вдруг поднялся и вышел из комнаты. В передней его догнала Мзия.

— Леван!

Леван отыскал свой плащ и, сказав Мзие: «Большое спасибо, до свидания», — сам открыл двери и вышел. Мзия вбежала в комнату, отвела в сторону Элисо и тревожно прошептала ей на ухо:

— Леван ушел.

— Придет! — ответила Элисо и вернулась к играющим. — Придет!

Элисо ни на секунду не сомневалась, что Леван вернется. А как могло быть иначе? Он обязательно вернется.

В жизни человека настает такая пора, когда чрезмерная забота не только не наполняет его сердце чувством благодарности, а напротив, неимоверно раздражает. У заботы тоже есть свои границы, и тот, кто проявляет заботу, не должен забывать об этом.

Иногда человек не замечает, как переходит установленную границу. За свои заботы он требует взамен беспредельной благодарности, и если эту признательность опоздали ему выразить, он сетует на людскую неблагодарность, не замечает того, как он со своей заботой лезет в чужую душу и сковывает чужую свободу.

Забота Элисо началась с гардероба.

«В наше время плохо одеваться уже не модно!» — будто бы Леван плохо одевался только потому, что следовал моде.

Элисо сама убедилась, что у Левана часто не бывает денег. Но она по-своему переживала и безденежье, более того — оно ей даже нравилось. Это придавало их жизни артистический, полубогемный характер. Ей нравилось делать долги и ходить обедать к друзьям, когда дома не бывало ни копейки. А когда у Левана случался большой гонорар, она любила расплачиваться со всеми долгами и тратить помногу на всякие пустяки. Она никогда не старалась себе объяснить, почему Леван всегда без денег, тогда как гонорары он получает крупные.

Леван брел по пустынной улице.

Теперь и ему хотелось уехать куда-нибудь далеко, куда не доберешься ни поездом, ни самолетом. Но есть ли где-нибудь такое место и где оно? На звездах? Затем он заметил на остановке трамвай, даже не взглянул на номер, поднялся в вагон и сел. Трамвай надоедливо грохотал и едва тащился, будто ему некуда было спешить. Леван посмотрел на часы. Трамвай делал последний круг, а затем должен был возвратиться в парк, поэтому-то он и не спешил.

Да, человеку есть над чем поразмыслить. Может быть, мысли растут вместе с человеком? Они — как внезапно начавшийся снегопад — все идут и идут, усердно, упрямо, глухой, плотной стеной, покрывая собой все на свете.

И этот снег, освещенный чем-то вроде луны, начинает светиться, и в этом свете ты увидишь что-то другое, настраивающее тебя на новые размышления. А снег все сыплет и сыплет.

Трамвай грохочет и волочит по мостовой, по заборам, по стенам домов свою громадную и причудливую тень. Мысли так же обманчивы, как снег: заманят, увлекут, собьют с пути. Бредешь с окоченевшими руками и ногами; хотя и холодно, но все же радостно тебе идти по снегу. Может быть, ты и не найдешь обратного пути, но ты не трусишь — все продолжаешь идти.

А снег хрустит и сверкает. Вдруг качнется затаившаяся ветка, уронив снежную шапку, и треск заставит тебя вздрогнуть: «Куда это я забрел и зачем?»

Трамвай остановился.

Как только открылись двери, холод, как пес, пробежал по вагону, словно разыскивая что-то под сиденьями. Весна еще только набиралась сил.

Закрой дверь!

Лишь бы трамвай не останавливался, а все остальное к черту!

На коленях сгорбленного и седого кондуктора лежит сумка, он не спеша пересчитывает мелочь. Иногда он поднимает голову и глядит в одну точку. Он тоже бредет по своему снегу.

Когда трамвай остановился, кондуктор поднял голову и посмотрел на Левана.

«Хочет заговорить», — подумал Леван и улыбнулся.

Кондуктор, не изменившись в лице, некоторое время смотрел на него, потом опять взялся за мелочь.