Дворец Посейдона

Она провела ладонью по его голой спине, раз, другой, и тихим, ласковым голосом сказала:

— Спи…

…Он шагает по шпалам через тоннель. В тоннель с обоих концов входят поезда. Потом тоннель исчез. И теперь он шел по улице. В городе была одна-единственная улица, и он шел по ней, а с обеих сторон по этой улице шли два поезда навстречу друг другу.

По рельсам бежал мальчик с раскрытой тетрадкой в руке и кричал:

— Проверь! Проверь!

— Сойди со шпал!

Мальчик смеялся громко, басом. Смех разбивался о стены домов на равные части и с разных углов доносился по-разному:

— Ха-хо-хе-хи!!

Потом он увидел человека, который лежал на путях и спокойно спал, словно в собственной постели.

Это спокойствие так его разозлило, что он непременно набросился бы на спящего с кулаками и стащил бы его с путей, если бы не почувствовал удивительной вещи: оба поезда вел он сам, то есть просто был машинистом обоих поездов, и сам, собственной персоной, лежал на путях и спокойно ждал, когда его перережут колеса.

— Когда встретятся поезда? Когда?

— Никогда! Никогда! — кричал кто-то невидимый.

— Скоро! Скоро! — хотелось ему ответить назло невидимому, но из горла не удавалось выдавить ни звука.

Потом он увидел молоко, пролитое на рельсы, молочную лужу между шпалами. Лужа быстро росла. Скоро она залила весь город, и дома всплыли как поплавки. А самого его не было нигде видно, и поезда пропали. Было только белое пространство, молочное море и больше ничего.

— А-а! — закричал он. — А-а-а-а!

— Что ты? — спросил женский голос.

Он боялся открыть глаза, ему казалось, что он продолжает спать. Прошло еще немного времени, прежде чем он решился спросить:

— Который час?

— Одиннадцать. Спи.

Анна, как видно, ходила по комнате. Слова доносились то с одной стороны, то с другой. В ушах у него звучал недетский смех: ха-хо-хе…

Он повернулся на спину и только теперь открыл глаза. Анны в комнате не было. Наверно, она только что вышла.

«Одиннадцать… одиннадцать…»

Во рту так пересохло, что даже слюны не было, чтобы сглотнуть.

— Анна! — позвал он тихо.

— Чего тебе?

— Воды… Воды принеси.

Он отпил глоток и вернул ей стакан.

— Очухался? — Она улыбнулась. — Вставай, позавтракаем.

— Не хочу…

— Ах ты бедненький, дома тебе влетит, — она смеялась. — Хотела бы я сейчас поглядеть на Майю! — Она поставила стакан на стол, вернулась и присела на кровать: — Жалеешь?

— О чем?

— Что пришел ко мне.

— Почему?

«Как она догадалась, что я жалею?»

— Я не должна была тебе открывать.

— Почему?

— Потому…

— А все-таки?

— Ладно, хватит об этом.

Некоторое время они молчали. Потом Резо встал и начал одеваться. Анна подошла к зеркалу и поглядела на свое отражение.

— Нет, я решительно ничего еще не видела в жизни… Ничего… — Она неожиданно повернулась к нему. — Господи, на кого ты похож!

Он посмотрел на нее, она не улыбалась.

— Ты похож на клоуна. — Она наконец засмеялась, но смех ее прозвучал горько, как насмешка.

Резо прошел к дверям, остановился на пороге и, не оглядываясь, пробормотал:

— Я пошел!

— Да.

— Пока!

— До свидания.

Он открыл дверь и вышел уже на лестницу, когда она окликнула его:

— Ты забыл бутылки!

Он вернулся, взял у нее из рук авоську и молча ушел…

На Луну

Я помню все, хотя очень стараюсь забыть. Иногда я думаю, что в самом деле кончилось все, что нас связывало, все, что было общего. А общего и так было очень мало, а точнее — ничего общего не было. Мы не любили друг друга — вот главное, и с этим главным мы никак не могли примириться. Ты себя обманывал, так упрямо и упорно, что я невольно поддалась тебе, поверила, правда, только на мгновение, на одно, самое короткое мгновение.

Сегодня, когда с тех пор прошло так много времени, эти несколько месяцев или целый год кажутся мне мгновением. Я любила тебя одну секунду. Я любила твой голос, твою походку. Я представляла, как ты стоишь на трамвайной остановке, засунув руки в карманы, и ждешь меня, ждешь только меня и больше никого. На всем свете ни одной женщины, пусть в сто раз красивее и умнее меня, для тебя не существовало. Эта мысль наполняла мое сердце странной радостью. Я поспешно бежала к тебе, становилась на то самое место, где представляла тебя мысленно, и ждала, и уверенность, что ты не придешь, внушала мне еще большую радость, потому что я тогда чувствовала себя покинутой и безнадежно влюбленной девчонкой.

Я помню, как однажды утром мы пошли на кладбище, на могилу твоей матери. Была весна, май. Мы купили сирень и поехали трамваем в самый конец города. Ты стоял молча, смотрел в окно, и рука твоя, лежавшая на моем плече, не ласкала меня. Это удивило меня. Неужели поэтому я считала, что люблю тебя? Свойство, которое сама природа даровала женщине, — быть обителью, убежищем для другого существа, — я, неопытная и наивная, приняла за любовь.

Лучше бы мне не понимать никогда, что я обманывала себя! Лучше бы этому заблуждению оставаться нетронутым!