Дворец пустоты

Среди зимы Император отправился посмотреть на могилу Лиу. Вокруг нее образовалось безжизненное пространство, подобное скрытой язве, которая растет неощутимо, но быстро, и в конце концов пожирает весь организм. К могиле потянулась череда паломников, жаждущих воздать культ гниющим останкам. Вернувшись во дворец, Император с беспокойством перечел «Энеиду». Эней, обладавший всем необходимым, чтобы увековечить память Трои, Эней, которому ничего не стоило пройтись по радуге, — этот Эней закончил свои дни в каменном Риме. Поэзия, вместо того чтобы жить в памяти поколений, окаменела, приняв форму книги.

Другое дело Аквелон. Тут не было ни одного мраморного дворца, а с тех пор, как свод законов лег на дно морское, ничто не мешало жить спокойно. Жизнь струилась, отражаясь в зеркале вод.

Одна только могила Лиу внушала неясную тревогу.

Когда журавли возвестили приход весны, Император велел призвать поэта Герменона, чтобы побеседовать с ним о Вергилии.

— Не выношу Вергилия, — сказал Герменон. — Что во всех этих Дидонах, в мраморных изваяниях и бронзовых Венерах с твердым животом? В Дианах с неприступным лоном? Во всех этих мавзолеях и акведуках, высеченных в скале? Я хотел было написать отповедь Вергилию, но стояла такая дивная погода, что я отправился на берег есть креветок и пить белое вино. Отныне я ничего не стану больше писать. Книга для поэзии — то же, что труп в сравнении с живым человеком. Пусть же книги плывут вслед за нашими маленькими утопленницами! Император, ты бросил в море свод законов. Я брошу в море мои книги! И пусть мои стихи несет самая прекрасная в мире река: река памяти!

День уничтожения творений был назначен на летнее солнцестояние.

*

Альтена покинула Аквелон и поселилась в хижине Лиу. По вечерам ее охватывал страх. Чудилось, будто над могилой встает чья-то грозная тень, а следом тянутся разлагающиеся призраки ночных кошмаров. Тогда она выходила из хижины и до утра бродила по Пляжу Поганок, у самой кромки воды. Ей нравился шепот волн, но было страшно: а вдруг однажды она поймет, о чем именно они твердят с такой настойчивостью. Возвращалась Альтена на рассвете, и только тогда решалась прилечь на моховое ложе. Она закрывала глаза. Достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться могилы Лиу. Она трогала рыхлый холмик. Это прикосновение успокаивало, и порой она засыпала. Первые несколько недель она жила в хижине совсем одна. Потом к ней присоединилось еще несколько женщин. Долгое время их было девять. Их стали называть Верными. Женщины приглядывали за хижиной и принимали паломников, которые приносили яйца чибисов, мед, дикий щавель, побеги тростника, ирисы и водяные лилии. Альтена принимала дары, не поднимая глаз, не произнося ни звука. Паломники окружали ее обожанием, в особенности женщины. Они опускались перед ней на колени и, когда Альтена с презрением их отталкивала, заходились от сладостного восторга. Так появились в Аквелоне траурные обряды.

*

21 июня, в день летнего солнцестояния, двенадцать высокобортных кораблей императорского флота под красными и черными парусами появились на излучине Шельды. Они тащили за собой айсберг со сверкающими на ветру башнями и шпилями. Айсберг поставили на якорь посреди реки, как раз напротив императорского дворца. Герменон сел в лодку, подплыл к айсбергу и сложил на один из его балконов рукопись и все, какие только смог найти, издания и копии своего сборника «Ответ ветру».

В Аквелоне объявили, что айсберг вместе с творениями Герменона будет к вечеру затоплен в водах Устья. А сам Император, не вдаваясь в объяснения, оповестил подданных, что решил покинуть город и удалиться в дюны Эшбодта, где он поселится в шалаше, сплетенном из диких голубых трав. Поддавшись новому порыву, все жители вслед за Императором оставили Аквелон и построили себе шалаши неподалеку от своего повелителя.

Это был настоящий праздник, но все почему-то плакали. Плакали и удивлялись, что слезы льются сами собой. «И откуда только берутся эти слезы? — спрашивали друг друга люди. — Из леса, что ли? Или из неведомого скрытого источника? Может, где-то глубоко под землей течет река и ей понадобилось пятьсот лет, чтобы достичь наших глаз?»

Город совсем опустел. Он был брошен на произвол судьбы.

Не ушли только ночные стражи — так повелел Император.

— Ну что ж, будем петь в пустоту, — решили они.

*