Дворец сновидений

Он никогда не был ранней пташкой, и все же ему всегда нравилась первая часть дня, утренняя, которую его мозг воспринимал как время девичества дня. Еще не проснулись грабители банков, предсказатели, фонарщики и шлюхи с утомленными влагалищами.

Когда он умыл лицо, ему показалось, что он немного взбодрился. У него даже появилось ощущение, что, приложив некоторое усилие, смог бы припомнить пару незамысловатых сновидений, увиденных на рассвете. С тех пор, как он начал работать в Табир-Сарае, сны он видел редко, словно те не осмеливались сниться ему — тому, кто насквозь видел все их тайны и кто мог им сказать: идите дурите кого-нибудь другого, только не меня.

Спускаясь по лестнице, он уловил приятный аромат кофе и поджаренного хлеба. Мать и Лёка ждали его к завтраку.

— Доброе утро! — сказал он.

— Доброе утро! — ответили они ему с нежностью. — Хорошо спал? Выглядишь отдохнувшим.

Он утвердительно кивнул и сел возле жаровни, рядом с которой стоял низенький столик с чайной посудой. Уходя каждое утро очень рано и в спешке, он почти позабыл это чудесное утреннее время, когда сияние серебряных чашек, мерцание углей и меди старой домашней жаровни создавали, вместе с робким еще светом нового дня, ощущение вечно длящегося и полного грустной нежности утра.

Марк-Алем не спеша поел, а затем выпил кофе вместе с матерью. Сделав последний глоток, мать, как всегда, перевернула чашку, и Лёка подошла, чтобы погадать на кофейной гуще. Раньше именно в это время обычно кто-нибудь делился увиденным ночью сновидением, но теперь, после того как Марк-Алем устроился на работу, никто даже и не заикался ни о чем подобном. Это случилось уже в самую первую неделю, когда одна из его теток явилась в страшном возбуждении, чтобы пересказать ему сновидение, увиденное прошлой ночью. Вот нам теперь счастье-то привалило, заявила она, у нас теперь в роду свой собственный толкователь имеется, теперь не надо нам бродить по всяким гадалкам да арапкам. Марк-Алем вышел из себя, разгневавшись, как редко с ним случалось. С какой стати осмеливается эта пустоголовая приносить ему для толкования свои дурацкие сны? Да за кого она его принимает? Тетка открыла рот от изумления, потом ушла надувшись.

Марк-Алем смотрел на остывающие угли, подернувшиеся белым пеплом.

— Погода сегодня хорошая, — сказала мать. — Выйдешь прогуляться?

— Да, пожалуй, — ответил он.

— Солнца нет, но все равно тебе пойдет на пользу подышать немного свежим воздухом.

Марк-Алем кивнул.

— Давно я уже никуда не ходил, — проговорил он.

Он еще немного посидел молча, уставившись на жаровню, затем встал, надел кафтан и, попрощавшись с матерью, вышел.

Солнца и в самом деле не было. Он поднял голову, словно пытаясь отыскать хоть какие-то его следы на этом жалком небе, пустота которого вдруг показалась ему просто невыносимой. Он уже давно не видел неба над городом в это время дня, и оно показалось ему удивительно бедным, с несколькими невыразительными облаками и редкими птицами, оно навевало уныние. После начала работы в Табире этой дорогой он ходил по утрам, обычно в скверную погоду и очень рано, с головой, гудящей от недосыпа, а возвращался, когда уже начинало темнеть, почти ничего вокруг не замечая. Так что сегодня он разглядывал город как человек, вернувшийся из дальних стран. Взгляд его с каким-то изумлением блуждал по сторонам — налево, направо. Теперь не только небо, но и все остальное: стены зданий, крыши, повозки и деревья в парках — казалось ему выцветшим и безвкусным. Да что же это, пробормотал он про себя. Весь мир казался ему бесцветным и бледным, словно после изнурительной болезни.

Марк-Алем почувствовал какой-то холодок в груди, в то время как ноги сами несли его в центр города. На тротуарах с обеих сторон улицы было полно народу, но движения у всех были заторможенные, с какой-то скверной нарочитостью, и такими же жалкими казались скрипящие повозки, и скучный глашатай на площади Ислама, который, казалось, оповещал всех об унылости этого мира.

Да что же произошло здесь с жизнью, с людьми, да со всем вокруг? Там… (Марк-Алем улыбнулся про себя, как человек, хранящий священную тайну) там… в его папках, все было по-другому, там все сверкало красотой и лихорадочным блеском. Разноцветные облака, деревья в саду, снега, мосты, дымоходы, птицы — все было ярко и наполнено жизнью. И перемещения принадлежащих людям предметов были более свободными, плавными и гармоничными, как у оленей, бегущих в тумане, движения которых не ограничены законами времени и пространства. И каким же пакованным в кандалы, уродливым и ужасно скучным казался этот мир по сравнению с тем, сотрудником которого он теперь был.