Дворец в истории русской культуры. Опыт типологии

Среди самых ярких примеров прецедентов восстановления порядка– мщение княгини Ольги древлянам. Ряд эпизодов этой истории происходил на теремном дворе княгини Ольги в Вышгороде – «терем камен» на теремном дворе, упоминаемый в «Начальной летописи», был назван первым «русским дворцом» еще в середине XIX века [281] . «Здесь, – писал И.Е. Забелин, – погибли лучшие мужи древлян «в яме великой и глубокой», нарочно для этого ископанной. Может быть, здесь же была и та истопка , мовница, баня, в которой другие мужи древлянские парились по древнему русскому обычаю, по замыслу Ольги, «творили мовь», и потом были сожжены» [282] . Сходный эпизод, но относящийся к более позднему времени, связан с двором боярина Ратибора, на который пригласили половецкого хане Итларя. Для хана с дружиной истопили «теплую истьбу», в которой их настигли каленые стрелы [283] .

Бани, известные практически всем северным народам, прибалтийским, балто-славянским, финоугорским, теснейшим образом связаны с языческим культом. Согласно гипотезе Б.А. Успенского, баня у славян выполняла функции домашнего храма Волоса – Велеса [284] . По исследованиям В.В. Иванова и В.Н. Топорова Перун и Велес были богами соответственно варяжской дружины и данников, с которых варяги получали дань по «уставу» [285] . Одним из воплощений Велеса была змея – смерть Вещего Олега от змеи была интерпертирована Б.А. Рыбаковым как расплата со стороны скотьего бога [286] . И в христианскую эпоху баня сохранила языческий ореол. В археологических раскопках бани на княжеских дворах обнаруживаются практически повсеместно, соседствуя не только с княжескими палатами, но и с церквями [287] .

Мщение Ольги, совершенное на теремном дворе в бане, было подключено к магической традиции. Если смерть Игоря и конфликт между Ольгой и древлянами рассматривается как конфликт между племенным (обычным) и государственным (вассальным) правом [288] , то теремной двор стал местом его осуществления – топосом нового типа власти.

На княжеском дворе стояла обширная гридница, где происходили дружинные пиры – «приемная и самый обширный покой княжеского дворца» [289] . Само название происходит от «гридь», «гридня» – дружина, войско. Пиры князя с дружиной были манифестацией договорных отношений, происходившей в сфере сакрально-магического пространства. Поднесение князем чаши с хмельным напитком, княжеские приказы привезти зверя или птицу «живу, не кровавлену» интерпретируются исследователями как жреческие функции [290] .

История Бориса и Глеба стала прецедентом выяснения старшинства между детьми от церковного и нецерковного брака – с принятием христианства к критерию родового старшинства добавилось «культурное» старшинство, не упростившее, но осложнившее порядок отношений внутри княжеского рода. Передача власти от Владимира Святославича Борису – младшему в роду, сыну от церковного брака – рассматривается как попытка введения «миноритета», убийство Бориса и Глеба и их по христиански смиренное приятие смерти было восстановлением родового права [291] . Тела братьев были принесены на княжий двор в Вышгород и положены в церкви Св. Василия. Затем над их прахом выросли, сменяя друг друга несколько Борисоглебских церквей [292] .

Архаическое патриархальное право, даннически-договорные отношения и христианская агиография складывались в единую череду прецедентов, создавая целостную этиологическую традицию, в которой были представлены различные пласты и различные формы сакрального [293] . Прецеденты политического порядка сосредотачивались на княжеском дворе, превращая его в топос политической власти.

Принятие христианства и Крещение Руси не означали и не могли означать упразднения сакрально-магического компонента легитимации власти – такие перемены не происходят внезапно. Принятие христианства не означало и установления политического порядка единовластия. Как показал И. Фроянов, и языческие реформы Владимира, и Крещение Руси вводились не для утверждения новых институтов власти, «а для сохранения старых родоплеменных порядков, консервации отношений, которые сложились в IX–X веках…» [294] . Вплоть до XV столетия единовластие и самовластие князей было не государственно-политической реальностью и даже не политической претензией, но выражением культурной ориентации. Образцами самовластия были каган (хакан), правитель кочевых империй Аварского и Хазарского каганатов, византийский император, ордынский хан. На их титулы претендовали не только русские князья, но и правители других государств [295] , сама же претензия была, прежде всего, литературно-этикетной, панегирической формулой [296] . Принятие христианства вело не к укреплению единовластия как политическому результату, но к христианскому пониманию истории, к включению княжеской власти в ее провиденциальную перспективу.