Дворянская дочь

Отдав приказ в штаб-квартире дивизии и поздравив офицеров, отец сказал, садясь обратно в машину:

— Теперь обратно в штаб-квартиру, мне нужно поработать.

Я напомнила ему, что меня нужно доставить в полевой госпиталь.

— Как, тебе все еще этого мало?

Я молчала с упрямым видом, тогда он велел водителю отвезти нас в полевой госпиталь.

Немного отъехав от дивизионной штаб-квартиры, мы обогнали маршировавшую в строгом порядке небольшую колонну со знаменосцами впереди. Это было все, что осталось от полка Y, чей телефон не отвечал. Отец приказал остановить машину, и когда колонна приблизилась, встал и отдал честь. Солдаты бодро маршировали — равнение направо, — словно на параде. Когда последняя шеренга миновала нас, отец тяжело опустился на сиденье, в глазах снова появились боль и горечь. Проехав метров пятьсот, мы оказались возле полевого госпиталя.

14

У обочины дороги полукругом стояли шесть фургонов санитарного обоза. На земле на носилках рядами лежали раненые, укрытые серо-зелеными одеялами, их лица были того же цвета, что и одеяла. Из обожженного и оголенного леса все прибывали новые раненые. Менее пострадавшие сидели, прислонившись к дереву, или лежали, подперев голову рукою, курили и грызли семечки. Санитары в длинных белых халатах поднимали и спускали по ступенькам носилки с обеих сторон фургонов. Внутри фургонов время от времени раздавались протестующие звуки, лежавшие на земле раненые стонали.

Близился полдень, было жарко и нестерпимо пахло спекшейся кровью.

Отец, с болью наблюдавший эту тяжелую картину, произнес нерешительным голосом:

— Таничка, я не могу тебе этого позволить, ты можешь быть полезной где-нибудь в другом месте, все это немыслимо… невозможно!

— Папа, дорогой, не беспокойся, но я должна! — И я взялась за ручку дверцы автомобиля; мне хотелось скорей открыть ее, пока решимость не оставила меня.

Сидевший возле водителя казак обошел вокруг машины и открыл дверцу, адъютанты вышли из машины и помогли мне выйти, делая вид, что ничего не замечают.

По проходу между рядами раненых к нам подошла полная, средних лет сестра милосердия в запачканном кровью и грязью фартуке, с круглым крестьянским лицом и спокойным уверенным видом. Когда отец сказал ей, кто я такая, она окинула меня критическим взглядом, сделав при этом реверанс.

— У меня девять месяцев практики — шесть из них под руководством профессора Соболева, заведующего кафедрой анестезиологии Петроградского университета.

Отец надеялся встретить поддержку со стороны старшей сестры.

— Ей всего лишь восемнадцать лет, она почти ребенок, дорогой сердцу нашего государя. Это немыслимо, невозможно.

— Не беспокойтесь о вашей доченьке, ваше превосходительство, ничего страшного не случится. — Она решила, что мне следует остаться.

— Ефим! — подозвал казака отец. — Ты останешься при санитарном обозе и будешь отвечать за княжну головой. Я пошлю за твоей лошадью и вещевым мешком.

— Головой отвечу, ваше высокоблагородие, — чернобородый казак, вытянувшись, отдал честь, подхватил свою длинную винтовку и мой вещевой мешок и отступил назад.

— Храни тебя Господь. — Отец перекрестил меня, в то время как я, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку. — Сообщи с Ефимом, когда с тебя будет довольно. Позаботьтесь о моей дочери, — сказал он старшей сестре. — Вы будете щедро вознаграждены. — Он знаком велел адъютантам садиться обратно в машину, и автомобиль отъехал, подняв облако рыжей пыли.

Следуя за Ефимом, мы с сестрой Марфой Антоновной осторожно ступали между рядами носилок. Стоны становились все громче.

— Сестрички, ради Бога, помогите! — раздавалось со всех сторон.

— Сейчас, сейчас, потерпите еще немного, мои милые, — отвечала ласково сестра Марфа. И, когда я остановилась: — Это не ваше дело, ваша светлость. Сюда, пожалуйста.

В предназначенном для персонала фургоне с трудом размещались занавешенные одеялами восемь кабинок сестер милосердия. Ефим положил мой вещевой мешок на место, освободившееся после того, как одна из сестер была убита во время последнего отступления.

В заключение к своему короткому рассказу — не испугавшему меня — о гибели моей предшественницы Марфа Антоновна сказала:

— Держитесь поближе к обозу и будете целы. Третий фургон справа от середины — операционная, уборная за фургоном для персонала. Доложите, как только переоденетесь. Ваша светлость умеет сама одеваться?

— Да, умею, благодарю вас.

Одеться самой было нетрудно, но воспользоваться уборной — для этого требовалось мужество. Через десять минут я была уже в операционном фургоне и терла щеткой руки в горячей воде, налитой санитаром из чайника. На дровяной печке возле задней стенки фургона кипела вода, предназначенная для стерилизации инструментов. Стерильных простынь для пациентов не было; всюду грязь и кровь; ни на хирурге, ни на ассистентах, работавших за четырьмя операционными столами, не было масок. Работали они с поразительной быстротой, уверенно, но как-то грубо, если не жестоко.