Дворянские поросята

Присутствие солдат в городе вернуло спокойствие населению и хотя жизнь пошла по-прежнему, но веяние тревоги все-таки продолжало висеть над городом.

Каждое утро отец занимался разбором дел. Прихожая была полна крестьянами. Большинство дел было о кражах, потраве, просто драках или драках с увечьями, о побоях жены мужем, матери сыном... Сидя за тонкой перегородкой, в смежной с канцелярией кухне, я, в мои девять лет, выучил много отборных ругательств, которые повторялись Земскому Начальнику потерпевшими...

Одно дело было совершенно своеобразно. Ревнивая жена откусила у мужа кусочек носа. Я видел этот сизый комочек свалявшегося мяса, завернутый в газетную бумагу; он был приложен к делу, как вещественное доказательство.

Ежедневно я занимался уроками, подготавливаясь к экзамену в первый класс гимназии, после чего Леночка давала мне очередной урок игры на рояле. Остаток дня я проводил по собственному разумению. Посещал конюшню, где надоедал кучеру Андрею постоянным вопросом: "Что делают лошади?". Их было две. На что Андрей, с некоторой досадой, отвечал: "Что делают? Едят, пьют"... и добавлял еще два глагола, их повторить здесь неудобно.

Я смотрел на мирно жующих лошадей, малоподвижных в своих стойлах, и невольно вспоминал, как часто посещавший Андрея лошадник, подходя близко к яслям, щелкал кнутом - отчего лошади вздрагивали, закидывали головы кверху, поджимали зады и нервно переступали с ноги на ногу. На протесты Андрея, хохочущий барышник заявлял: "Теперь каждая из них выглядит на 100 рублей дороже". Затем, посидев на козлах экипажа с воображаемыми вожжами в вытянутых вперед руках, я перелезал на заднее сиденье, запахнувшись пахнущим дегтем фартуком. После чего посещение конюшни считалось законченным.

Изредка бывали развлечения большого размаха. Помню ярко один зимний день. Получив два рубля от бабушки из Могилева (она не одобряла брак моего овдовевшего отца с молодой, только что из института, Леночкой), я решил их истратить по-своему.

Андрей, во время поездок, часто давал мне вожжи и я гордо правил нашим серым в яблоках Соколом или Гнедым. Но мне хотелось править лошадьми в парной упряжке и поэтому, при помощи кучера, я уговорил местного парного извозчика дать мне напрокат его лошадей на целый час; он потребовал 90 копеек. Я успел купить общую тетрадь и карандаш, а оставшиеся деньги отдал Андрею, который, сделавшись моим кассиром, уплатил вперед требуемую извозчиком сумму.

Эта пара лошадей - белая и вороная - была запряжена в сани с меховой полостью. У белой был "козинец" (некоторая подогнутость, раздутость коленей передних ног), а вороная стояла в полудреме с отвисшей нижней губой.

Сначала мне было трудно заставить лошадей бежать рысью. Накричав "н-но, н-ноо" до хрипоты в голосе и, нашлепав их вожжами, я добился, что они лениво затрусили. Белая все тянула в сугроб у тротуара (только потом я узнал, что она была слепая на один глаз). Вскоре я наловчился правой вожжей притягивать ее ближе к дышлу. Так гордо стоя, я проехал по всем улицам этого уездного городка. Потом мне показалось скучным кататься без седока на заднем сидении.

Насилу я упросил нашу прислугу Нюту, поехать "за барыню". Ее хватило только на два раза вокруг нашего квартала; жалуясь на холод, она сошла у нашего дома, а я продолжал подгонять коней уже кнутом... Вороная, оказалось, могла, екая селезенкой, скакать галопом, Над ней появился пар. Владелец-извозчик, подкарауливший меня на одном из углов, потребовал, чтобы я пустил лошадей шагом, так как срок найма истекал.

Это мне не понравилось, да и к тому времени я уже достаточно поуправлял парой; я отдал лошадей извозчику и направился в пивную, где, по условию, я должен был найти Андрея.

В большой комнате, среди облаков табачного дыма, за столом восседал уже полупьяный кучер, окруженный своими собутыльниками... Мне был преподнесен полный стакан пива. Я с трудом отпил полглотка и этим как бы подтвердил свое участие в попойке... Очевидно, это входило в планы Андрея; он тут же заявил, что от моих денег не осталось ни копейки.

В ВАГОНЕ

- Двадцать один час! Подумайте, два-адцать один час, мы сидели на этой, Богом забытой, маленькой станции, приехав из Киева, - маленький человек, с седеющей головой, тряс указательным пальцем правой руки, в то время, как его карие глаза, с отекшей кожей под ними, уставились в своего компаньона по купэ. Он сидел на мягком сидении, слегка качаясь в такт колесам вагона, которые, перебирая стыки рельсов, выстукивали однообразный, укачивающий напев.