Дворянство. Том 2 (СИ)

— Ты увидел будущее, — констатировал Пантин. — Как иногда видит она. Разные возможности неслучившегося.

— Да. Я узрел два пути. Это сложно описать.

— Мне ли не знать, — снисходительно улыбнулся маг. — Что же тебе открылось?

— Наши пути сойдутся. Но затем настанет час выбора. Если я разорву нити, уйду от нее… или предоставлю ей идти своим путем, передо мной откроется долгая жизнь. В ней будет разное, и хорошее, и дурное, но я проживу много лет и умру своей смертью.

— А если нет?

— Я буду счастлив. Временами… Бок о бок с ней. Но пройдет время, и однажды мне вновь придется выбирать.

— Что именно?

— Я не знаю, — Раньян беспомощно развел руками, жест выглядел комично в исполнении великого Чумы. Комично и в то же время страшно, потому что в нем не оказалось ни капли наигранности.

— Я не знаю. Впереди была только тьма. И кромешное отчаяние, потому что выбор сулил гибель. Я выбирал, кому жить и кому умереть из близких мне людей. И больше ничего. Никаких подробностей. Отчаяние, боль и тьма.

— Тебе страшно.

— Да, мне страшно, — эхом отозвался бретер. — Она жизнь. Она вожделенное счастье. И… она воплощенная Погибель.

— Хотел бы я тебя обнадежить, — проговорил фехтмейстер, подумав немного. — Хотел бы сказать, что увиденное — не сбудется, ибо так велит парадокс Штайна.

— Да, я помню.

Пантин топнул ногой, слушая, как тихонько скрипит под подошвой снег, удивительно чистый, иссиня-белый, играющий в свете луны холодными искрами. Раньян вытянул руку, поймал несколько снежинок, глядя как они превращаются в капли.

— Что будешь делать? — спросил фехтмейстер.

Однако вопрос его остался без ответа.

_________________________

Произведения, что читает Гаваль: «Заповедь» Киплинга и «Баллада о графе фон Глейхене» Михаила Фейгина.

Забавно, вотэтоповорот в отношении Елены и мужчин был задуман давным-давно, а пришелся как раз на момент запрета пропаганды «нетрадиционных сексуальных отношений и (или) предпочтений». Что ж, и такое бывает…

Глава 35

Прошло еще несколько дней, на протяжении которых небо хмурилось, погода буйствовала, и беглецы заново прилаживались друг к другу. Елена вернулась к чтению книги мэтра Ульпиана, стремясь упражнять разум и закалять волю. Лекарке даже начал импонировать специфический стиль повествования. Например, целая страница оказалась посвящена размышлениям «О средстве сохранить вдов во вдовстве и о всеразумном управлении их доходами». Из текста следовало, что «надо делать все приятное для чувственности вдов… с осторожностью, однако и по мере сил избегая соблазна». Вплоть до «если же приходится устроить похороны им, то надо, чтобы обстановка была хотя мрачная, но вместе с тем и роскошная, а гробница не обустроена в низком и вульгарном вкусе».

Как ни странно, Витора и Артиго быстро нашли общий язык, вернее наилучшую форму взаимного сосуществования. Служанка взяла «шефство» над ребенком, фактически во всех аспектах, от кормления до мытья, она даже пела мальчику простенькие колыбельные, а тот ее слушался, как настоящую няньку. Это выглядело забавно, учитывая, что сельская девушка была старше подопечного лет на пять, не больше. Витора оставалась неизменно добра, предупредительна, однако настойчива и умела облечь просьбы в приемлемую для юного аристократа форму. Глядя на то, как ловко она заманивает Артиго в баню и обстригает ребенка «под горшок», Елена даже малость заревновала, ведь лекарке в свое время не хватило ни упорства, ни такта. Но лишь «малость», поскольку было чем заняться, и женщина радовалась минус одной заботе.

Когда стало ясно, что Раньян потихоньку бредет к выздоровлению (а также, что процесс займет долгие месяцы), на повестке дня оказался главный вопрос: а что дальше? Никто не планировал специальный совет для обсуждения, он просто сам собой организовался. Возник стихийно поздним вечером, когда солнце ушло, а луна решила взять выходной, скрывшись за плотной занавесью туч. Компания собралась в общем зале, где печка источала приятное тепло, и господствовал запах лепешек, испеченных Виторой по деревенскому обычаю — на маленькой кочерге.

Кадфаль подозрительно прислушался к шелесту дождя за дверью. Отметил вслух с мрачным и глубоким пониманием вопроса, что дьявол нассал в глаза тем, кто рассчитывал на хорошее. Урожай этого года погиб повсеместно, сгнил на корню. Поэтому зиму людишки кое-как переживут, весной же, когда амбары опустеют — разверзнется ад, теперь уже настоящий, с людоедством и прочими эксцессами. Марьядек не согласился, отметив, что ад явит себя куда как раньше, господа ведь не дурнее мужиков и начнут грести провиант загодя. Собственно уже вовсю, если вспомнить, как графы буянили в Пайте. То есть забивать одиноких путников на солонину доведенные до отчаяния крестьяне станут еще в снежную пору. Елена вспомнила нищего фрельса и его дочь. Артиго сидел на крепком столе, завернувшись после мытья в полотенце, и болтал ногами, как нормальный ребенок. Не хватало лишь бретера, Но Раньян, получив дозу целебного отвара, крепко спал.