Дворянство. Том II. Ступай во тьму

Насильник умирал, это было ясно и неотвратимо. Над кронами леса угасало солнце, а вместе с ним дрожала, как огонек свечи, жизнь старого грешника. В темной комнате пахло кровью и смертью от скоротечного перитонита, словно грешник принял двойную судьбу, за себя и Раньяна. Не помогали больше ни лекарства, ни обезболивающие, которые медичка использовала целиком. Насильник страшно мучился, то проваливаясь в беспамятство, наполненное бредом, то приходя в себя, но и в этом случае он уже не узнавал спутников, окруженный призраками.

Смешная армия собралась вокруг шаткой кровати. Не хватало Грималя, который, вероятнее всего, погиб в городе, и Раньяна, а также, разумеется, Гамиллы, зато прибавились Кадфаль и Бьярн. Искупители безмолвно молились, склонив головы. Гаваль едва сдерживал слезы. Елена чувствовала бесконечную печаль и никак не могла разобраться в том, что же она в итоге думает о злосчастной судьбе Насильника.

Какой же он худой, подумала женщина. Худой и старый. Откуда бралось столько сил и выносливости в этом теле, на котором оставили неизгладимые следы время и лишения? Будто грешник жил заемной энергией, пока не выполнил какое-то предназначение, главное дело всей жизни. А затем угас за считанные часы.

Старые доски заскрипели под неверной поступью, словно идущий путался в ногах и вынужден был контролировать каждый шаг по отдельности. Елена гневно обернулась, чтобы отчитать и прогнать Раньяна, не к месту и не ко времени решившего демонстрировать мужественную стойкость, однако за спиной оказалась Гамилла. Арбалетчица мертвецки побледнела, зрачки ее расширились, как у наркоманки, губы наоборот, сжались в тонкую нить, и лицо «госпожи стрел» превратилось в маску неотвратимой жестокости.

Что ж, подумала Елена, значит, не вышло прощения… ну, если кто и обвинит татуированную, это будет не женщина с Земли. Тем временем Гамилла раздвинула плечом спутников и опустилась на колени рядом с низенькой кроватью. Насильника корежили судороги так, что под ним трещали старые доски. Руки женщины были пусты, однако на лице читалась угрюмая, непреклонная решимость. Бьярн наморщил и без того страшную физиономию, глянул единственным глазом на Кадфаля. Тот молча покачал головой, дескать, пускай все идет своим чередом.

Да, грустно подумала Елена. Жестоко, но так лучше. Гамилла утолит ярость и ненависть, а умирающий быстрее отмучается.

- Клевия, - лихорадочно прошептал Насильник, дрожа, как замерзающий на леднике. – Где же ты…

Гамилла опустилась на колени рядом с кроватью. Елена смотрела ей в спину и не видела выражения лица, но, судя по наклону головы и перекошенным плечам, в душе у арбалетчицы шла яростная борьба. Елена затаила дыхание, Гаваль хотел было что-то сказать, но Марьядек положил ему руку на плечо и молча помотал головой, дескать, не надо. Не время.

- Темно, - выдавил Насильник. – Как темно… - он снова содрогнулся и пробормотал с ужасающим, безнадежным отчаянием. – Клевия.

- Я здесь, - шепнула Гамилла. – Я здесь, Буазо…

Казалось, у всех, кто видел эту сцену, сердца остановились, пропустив удар. Насильник вскинул голову, вращая невидящими глазами, шаря вокруг. Он что-то бормотал срывающимся голосом, умолял, рыдая словно дитя.

- Тише, Буазо, тише, - Гамилла после некоторой заминки взяла его за руку, крепко сжала. – Я здесь. Я пришла к тебе, чтобы попрощаться. Ты заслужил это.

- Боже мой, - слезы катились по осунувшемуся лицу умиравшего. – Я не смел надеяться… Я так… Я мечтал, что ты смотришь на меня из райских кущ… грезил, что когда-нибудь увижу тебя во сне. Хотя бы во сне…

Он страшно закашлялся, роняя с губ темные, почти черные сгустки крови. Сквозь повязку на впалом животе проступили новые пятна, кажется, от мышечных спазмов разошлись все швы, которые долго и мучительно накладывала Елена в тщетных попытках избежать неизбежное.

- Мне было так плохо, - прошептал Насильник, откашлявшись, кровь потекла у него по подбородку. – Так страшно… Я корил себя годами. Я спрашивал себя, тысячи раз спрашивал…

Он застучал зубами в новом припадке.

- Тише, - повторила Гамилла. – Все хорошо. Все скоро закончится.

- Ты? – спросил Насильник с отчаянностью человека, решившегося на что-то невероятное для себя. – Ты?!..

Он давился словами, будто не мог протолкнуть их через глотку.

- Ты… - слабо выдохнул он и все же, наконец, сумел проговорить самое главное. – Знала?

- Да, - так же тихо вымолвила женщина. – Я всегда знала.

- Значит, все-таки презрение, - почти спокойно, с безнадежностью сказал Насильник.

- Нет, - с материнской добротой в голосе произнесла Гамилла. – Не презрение. Прощение. Я простила тебя и не держала зла. А теперь ты отправишься к Пантократору, чтобы Он измерил и осудил тебя. Справедливо и беспристрастно. Ты, наконец, узнаешь цену своим деяниям, злым и добрым, в Его очах.