Дворцовые тайны

Но все же Шувалов оказался необычным фаворитом, потому что при всех внешних признаках светского щеголя-петиметра он был интеллектуалом, тонким ценителем искусства. Он был глубоко и искренне предан культуре, просвещению. Без него еще долго бы не было Московского университета, Академии художеств, первого публичного театра. Его покровительству многим обязан Ломоносов, а значит, вся русская наука и литература. Шувалов дружил с Михаилом Васильевичем, всячески помогал ему, восхищался его гением. В Ломоносове он видел живое воплощение успехов Петровских реформ, прямой результат благотворного воздействия просвещения на русского человека. Во многом благодаря настояниям Шувалова Ломоносов серьезно занялся историей и поэзией.

Вместе с Ломоносовым Шувалов задумал создать первый университет в России, в Москве, и, используя все свое влияние в высших сферах управления, добился открытия в 1755 году этого университета. С самого начала Шувалов стал истинным попечителем университета: подбирал профессоров, помогал студентам, занимался хозяйственными нуждами нового учреждения, собирал книги для его библиотеки. Если славу основателя Московского университета Шувалов делит с Ломоносовым, то Академия художеств в Петербурге — его личное детище, его вечная любовь. Он был автором самой идеи создания Академии художеств в России, приглашал из Европы лучших преподавателей, скупал произведения искусства, книги, гравюры, необходимые студентам для занятий. Он подарил Академии колоссальную коллекцию картин. Но больше всего он заботился о воспитанниках Академии. Шувалов имел особое чутье на способных людей. А самое важное, он как меценат был лишен зависти к таланту, радовался его успехам, взращивал и пестовал его. Так, в дворцовом истопнике, вырезавшем из кости безделушки, он разглядел одного из выдающихся скульпторов России, Федота Шубина, и дал ему образование. И не одному Шубину! У Шувалова-мецената была ясная, четкая цель: развить в России науки и искусства и доказать миру, что русские люди, как и другие народы, могут достичь успехов во всем — только создайте им условия! Конечно, в меценатстве была своя корысть — в ответ на моральную и материальную поддержку меценат мог рассчитывать на благодарность мастера. А какой же может быть благодарность гения, как не желание увековечить мецената в произведении искусства, помочь ему, восторженному любителю прекрасного, переступить порог вечности, на правах друга гения обрести бессмертие? Но это простительная слабость, тем более что роль первого мецената вполне удалась Ивану Шувалову — последующие поколения не забыли его заслуг перед русской культурой.

Поскреби — будет русский барин

Но говоря об Иване Шувалове, деятеле русского Просвещения, одном из первых наших интеллектуалов, меценатов, не будем забывать, что он всегда оставался светским человеком. Всю свою жизнь он любил красиво одеться, вкусно поесть, да при этом старался поразить гостя каким-нибудь удивительным блюдом, вроде сочетания диковинной печеной картошки со столь же диковинным ананасом. Во многом он был оригинален и не похож на своих современников. Как вспоминал мемуарист Илья Тимковский, как-то раз, беседуя с ним у камина, на полке которого стояли две античные статуэтки, привезенные им вместе с мраморным камином из Неаполя, Шувалов рассказывал: «После моего возвращения съездил я в свою новую деревню. Перед окнами дому, мало наискось, открывался прекрасный вид за рекою. Пологостью к ней опускается широкий луг, и на нем косят. Все утро я любовался и потом спросил у своего интенданта, как велик этот луг. "Он большой, — говорит, указывая в окно, — по тот лес и за те кусты". (Потом выяснилось, что луг этот графа Кирилла Разумовского. — Е. А.) "Чужое в глазах так близко", — подумал я, и луг остался на мыслях. Я выбрал время, послал к графу с предложением, не уступит ли мне и какую назначит цену? "Скажите Ивану Ивановичу, — отвечал граф, — что я имения своего не продаю, а если он даст мне те две статуэтки, что у него на камине, то я с ним поменяюсь". Я подумал: луг так хорош и под глазами, но буду ль я когда в деревне, а к этим привык. Отдавши, испорчу камин, и мысль свою оставил».