Дворцовые тайны

— Вот скажи, например, — задумчиво продолжала Джеки, — как она себя чувствует в окружении женщин, которые затмевают ее своим видом?

— Ты это о ком? — резко спросил он. Джеки стала загибать пальцы на руке:

— Во-первых, ее невестка принцесса Диана, самая красивая молодая женщина в мире. Элегантная, очаровательная, пример для подражания для всех своих сверстниц, которые хотят хорошо выглядеть. Во-вторых, королева-мать Елизавета. Ей девяносто лет, но она до сих пор харизматическая личность, все еще хорошенькая, стильная, интересная и обожаема народом. — Лицо Билла становилось все более озабоченным, а Джеки продолжала: — В-третьих, премьер-министр миссис Тэтчер. Ты видишь, какая между ними разница? Премьер полна жизни, бодрая, хорошо одевается, выглядит лет на десять моложе своего возраста. А что же королева? Старомодна и сера.

— Но королева гораздо лучше их всех как человек! — возразил Билл все с той же горячностью.

— Ой ли? — усмехнулась Джеки. — Я, между прочим, слышала, что у нее скверный характер и она не делает никаких скидок тем, кто ее окружает.

— То же самое можно сказать и о миссис Тэтчер, — проговорил Билл. — Я много снимал тех, кто работает с ней в Кабинете, и хорошо знаю этих людей. Стоит кому-нибудь из них провиниться, как она тут же откусывает ему голову.

Джеки улыбнулась:

— А королева вместо этого натравливает своих корги, не так ли?

Билл усмехнулся:

— Надеюсь, ты не станешь строить свой материал на таких примерах, Джеки.

Она поморщилась.

— Можно подумать, мне кто-то позволит! Ты знаешь Бертрама. Он так же боготворит королевскую семью, как и ты. — Она шумно вздохнула. — Нет, видимо, мне придется подождать, пока уйду из «Сэсайети». Тогда смогу писать то, что мне вздумается. Я американка и потому смогу делать это совершенно безнаказанно.

— В старые времена за такие речи тебя бросили бы в Тауэр, — буркнул Билл. Впрочем, эта словесная перепалка заметно взбодрила его, и к нему вернулось чувство юмора. Он улыбнулся. — И это пошло бы тебе на пользу!

Роланд сидел в маленькой синей спаленке, которую ему отвели в особняке, и писал дневник, аккуратным бисерным почерком заполняя страницы, описывая все, что с ним произошло за последний день и поминая всех тех, с кем довелось общаться. Дневник он вел уже много лет. Поначалу делал это для того, чтобы временами мысленно оглядываться на минувшее, вспоминать те места, где был, и тех людей, с кем встречался. Но с годами он понял, что этот дневник, ставший постепенно похожим на подробный анатомический срез английского светского общества, очень ему полезен. Благодаря ему Роланд мог со знанием дела говорить на разные темы: будь то театры, рестораны, картинные галереи, благородные дома, последние веяния моды, древние английские фамилии. С помощью его он также учился говорить с высшим светом «на одном языке». Именно язык как ничто другое разделяет между собой разные классы общества. Именно из-за него он так остро чувствовал свое низкое происхождение, когда отправился в Оксфорд. Из-за этого Роланд никак не мог завязывать дружеские связи с теми, кто учился в Итоне или в Харроу. Он говорил «обед», когда нужно было говорить «ленч», признавался в том, что ему нравится Клиф Ричард, брал за столом не те ножи и вилки и, наконец, использовал в обиходе выражения типа: «здорово!» или «шикарно!».

Теперь же Роланд постиг язык высшего света и мог на равных разговаривать с любым его представителем. Более того, в каких-то вещах он был культурнее и осведомленнее многих молодых аристократов.

Сегодня он составлял список наиболее запомнившихся ему сокровищ дома, наполнявших комнаты, словно музейные экспонаты. Делал это Роланд, во-первых, так сказать, для общего развития, но еще и потому, что чувствовал: неспроста они тут все оказались. Он решил для себя, что по возвращении в Лондон проведет собственное расследование и попытается проследить судьбу, например, «Натюрморта с цветами» голландского живописца Эрнста Штувена. Или потрясающего «Портрета девушки в шляпе» Ренуара. А также одной из картин Утрилло, изображающей Монмартр, пейзажи Версальского парка кисти Больдини и гавани в Ла-Рошели работы Коро. Роланд аккуратно вписал эти названия в свой список, добавил к ним кое-что из мебели, севрский фарфор и коллекцию жадеита (камни были всех оттенков, начиная от бледно-лилового и заканчивая ярко-зеленым).

«Все эти вещи тянут на миллионы, — думал он. — И возникает законный вопрос: откуда все это взялось здесь? И почему Эрнест и Эйлин живут в таком затворничестве, прячут себя и свои сокровища от внешнего мира? Почему ведут почти нищенский образ жизни?»

Роланд выглянул в окно, за которым расстилалась гладь бухты Святого Файнэна и вдали высился Грейт Скеллиг. Казалось, скала так близко, что вот возьми лодку и через несколько минут будешь там. На самом деле до нее нужно было добираться по меньшей мере час.