Двуединый

– А ты чего так, кстати, вырядилась? – крикнула ей вслед Светлана. – Опять какое-то мероприятие?

– Да, – буркнула Олюшка, забираясь в «Волгу». – Поход.

– По местам боевой славы?

– По боевой, да, – ответила осица, хотя копия Светули ее уже не услышала, Силадан поехал дальше.

* * *

Эта встреча произвела на Олюшку серьезное впечатление. Осица насупилась, сжалась, будто ей стало зябко, и совершенно перестала обращать внимание на то, что проплывало за окном.

– Олюшка, ты чего? – принялся тормошить ее Васюта. – Посмотри, как красиво! Это у нас Ленинградская набережная такая теперь.

– Вась, извини, я устала, – пробормотала та, даже не повернув к окну голову. – Набережная хорошая. Леноградская.

– Ленинградская…

– Вась, отстань, а?.. – зашипела Олюшка, но тут же, впрочем, спохватилась: – Прости.

Теперь надулся и Васюта. Так они и сидели, набычившись, пока «Волга», свернув с набережной на проспект Кирова, сделав «круг почета» по площади Революции, проехав по проспекту Металлургов до площади Пяти углов, не поравнялась с главной мончегорской достопримечательностью – бронзовой скульптурой «Лось».

Тут уже не выдержал и Ломон:

– Вот лось-то, ты хотела посмотреть.

Лишь после этого Олюшка повернула голову и посмотрела в окно. Насупленную сердитость с нее будто рукой сняло.

– Останови тут, – попросила она Силадана.

Полковник буркнул что-то под нос, наверняка не особо печатное, поскольку ему пришлось из-за этого внепланово разворачиваться, чтобы свернуть затем с проспекта и припарковаться неподалеку от скульптуры.

– Раньше не могла сказать? – все-таки выговорил он осице. – Сидела, дулась, как эта самая…

Но Олюшка не стала дослушивать ворчание старого полковника. Она быстро выбралась из машины и помчалась к «Лосю». Васюта от нее почти не отстал. Решил посмотреть на памятник и Ломон – точнее, принадлежащая Лому ипостась, поскольку тот этой скульптуры не видел еще наяву ни в Мончегорске, ни тем более в Мончетундровске.

Когда двуединый подошел к служащему постаментом огромному камню, на котором красовался величественный красавец-лось, Олюшка уже носилась вокруг памятника с восторженно распахнутыми глазами, то и дело замирая, чтобы рассмотреть скульптуру со всех сторон.

Наконец она остановилась рядом с Васютой и выдохнула:

– Шикарно! Почти как наш, надо же! Только наш еще лучше.

– И чем же? – с некоторой ревностью в голосе поинтересовался Васюта.

– Скоро сам увидишь, – торжественно пообещала осица.

А когда они, налюбовавшись на бронзовый символ города, вернулись в машину, Олюшка сказала негромко, но твердо:

– Прошу всех меня извинить, что повела себя так. Просто… – Тут она запнулась, будто слова на пару мгновений застряли в горле, и продолжила уже другим, прерывистым от очевидного волнения тоном: – Просто меня с Анютой и Светулей не только наша группировка связывает… То есть «ОСА» потому и «ОСА», что мы с ними… Не знаю, это, наверное, вам неинтересно…

– Еще как интересно! – воскликнул Васюта, не дожидаясь возражений от остальных, хотя и Ломону стало уже весьма любопытно.

– А вы… – обвела осица спутников взглядом, – в совпадения верите?

– Нет! – дуэтом воскликнули Силадан с Ломоном, а Васюта синхронно с ними выкрикнул: – Да!

– Ну, совпадениям все равно, верите вы в них или нет, только они порой случаются. Сейчас расскажу.

И Олюшка рассказала.

Глава 23

Олюшкины родители погибли рано – отца она и вовсе не помнила, его застрелили в стычке двух враждующих группировок, когда Олюшка только училась ходить; мать пятью годами позже погибла при поиске гостинцев в одной из оказий. Девочку сначала подкармливала группировка, в которой состояли родители, но в те годы в Мончетундровске безумствовала тотальная, очень жестокая и беспринципная война за зоны влияния, поэтому до пятнадцати лет Олюшка сменила четыре группировки, пока не очутилась в пятой, одной из самой на тот момент сильной и жестокой. Возглавлял ее Сергей Крутько по прозвищу Крутяк – гориллоподобный одноглазый бандит, для которого культ силы и собственного желания заменял собой все. Он и группировку назвал в честь себя любимого «Крутые». Вполне уже сформировавшаяся к тому времени Олюшка стала для него, по сути, наложницей, хотя он во всеуслышание заявил, что берет девочку под личную опеку, так что всем теперь к ней относиться следует исключительно уважительно и звать только полным именем – Ольга, никак иначе. Сам же он называл ее, словно в издевку над ее унизительным положением, и вовсе по имени-отчеству – Ольга Дмитриевна, из-за чего девушка возненавидела это к ней обращение немногим меньше, чем своего так называемого опекуна, а по сути, мучителя Крутяка.