Гудели, дрожа, горы, ветер выл точно обезумевший, гремели небеса — я никогда так отчётливо не ощущал ярость мира, направленную против меня. Это было страшно, чудовищно, мы с Киром кричали, изо всех сил вцепившись руками друг в друга, ломая ногти, стараясь как можно плотнее вжаться в угол между выступом и отвесной скалой. Сверху валились целые сугробы, снег забивался за шиворот, в глаза, ноздри, рот. Каждая минута растягивалась до часов и дней, переполненных страхом и отчаянием. Казалось, ещё миг — и мы упадём так же, как Рэн. Однако пальцы мои отчего-то не разжимались, мёртвой хваткой вцепившись в плечо Кира и неровность скалы, словно в последнюю соломинку.
Впрочем, это всё, что нам оставалось. Цепляться за жизнь и друг за друга, а ещё кричать, кричать, кричать — потому что так было легче.
Когда буря утихла, мы выбрались, но я не запомнил, как именно. Помню, как полз на четвереньках по заваленному снегом карнизу. Потом как приставными шагами мерил выступ, на который даже стопа не помещалась. Помню молчание гнома, звучащее красноречивее и громче всей его обычной болтовни. А ещё погребённые под снегом скалы — там, куда упал Рэн.
Когда мы остановились на ночлег, уже давно стемнело. Опасный участок тропы закончился: карниз вывел нас сначала на пологий склон, а потом и в ущелье, защищённое от снега выступающей кромкой скалы. Усталость навалилась сильнее обычного, шевелиться не хотелось вовсе. Я еле заставил себя пойти на поиски дров. Почему-то стало стыдно — наверное, потому, что теперь мы вдвоём занимались всеми этими мелочами, которые раньше делились на троих. Как ни в чём не бывало. Словно так всё и задумывалось…
Чахлые кустарники, которые нам удалось найти, прогорели за пару часов. Мы едва успели приготовить горячую похлёбку, просто необходимую для выживания в столь холодных местах. Поужинали — и легли, обессиленные, завернувшись в плащи. Догорающий костёр я понемногу подпитывал магией. Хотел ещё немного посмотреть на пламя.
— Жаль парня, — сказал гном, в чьих глазах тоже отражался огонь.
Он старался произнести это как можно спокойнее, но переиграл. Я промолчал в ответ.
— Думаешь, он живой? — Кир посмотрел на меня с сомнением, почти с вызовом.
Я вздохнул.
— Не знаю.
— Да брось ты! — фыркнул копатель. — С такой высоты, да ещё…
— Он в одиночку убил скорпикору, — перебил я. — Потом, раненый, бежал с нами. Плыл, тащил меня на своём горбу.
— Это ещё ничего не значит, — сухо отозвался гном. — Как бы он выжил при таком падении?
— В его случае всё зависит только от того, насколько он сам хотел выжить. А у него, по-моему, причин жить побольше, чем у нас с тобой.
Рыжий копатель не стал возражать. Отвёл взгляд, вздохнул и отвернулся лицом к каменной глыбе, рядом с которой лежал. На первый взгляд могло показаться, что Кир считает меня наивным дурачком, который надеется на несбыточное. Но меня он не обманул. Гном утверждал, что Рэн погиб, потому что сам надеялся на обратное, но боялся ошибиться. Так Кир самому себе казался сильнее.
И понял я это, потому что думал точно о том же, а с гномом не согласился из чистого противоречия.
Ночь прошла спокойно, не считая собачьего холода и категорического нежелания ему противостоять. Перед сном больше не разговаривали. Впервые на месте стоянки не услышать было ни плоских шуточек гнома, ни его же ворчания, ни старательного бормотания, которыми сопровождались занятия Рэна языком. Только унылое молчание под далёкие завывания ветра.
Наутро выдвинулись дальше, не выспавшиеся и замёрзшие. За ущельем местность изменилась — почти исчезли резкие обрывы, тропа расширилась, склон почти выровнялся, а впереди, в нескольких днях пути, замаячили вершины последней горной цепи, в которой находился указанный на карте проходимый перевал. Постепенно мы вышли на плато, где снова стали попадаться растения и мелкое зверьё. После многодневного блуждания среди голых скал это было даже непривычно.
Нормальный настрой стал возвращаться к нам только через пару дней, когда и я, и гном попросту устали от постоянного молчания, которое изредка прерывалось скупыми фразами вроде «куда дальше?» или «давай передохнём». Снова начались разговоры. И хотя поначалу они были словно разрезаны на лоскуты длинными паузами и угрюмыми взглядами, от них становилось легче.
Вечером третьего дня, после ужина, Кир вдруг сказал:
— Вчера было девятое полнолуние.
Я оторвал глаза от карты, с которой в очередной раз сверялся, и глянул поверх неё. Копатель устало смотрел на огонь.
— Ты это к чему?
Кир вздохнул, закашлялся. Этот кашель донимал его с того дня, как нас осталось двое.
— Мы вышли за кордон ровно в ночь седьмого, — проговорил он, едва приступ закончился. — Прошло два лунных цикла. Меня больше не будут ждать. Для всех я геройски погиб.
Помолчали.
— Но ты ведь жив. Вернёшься потом, расстроишь всех этим фактом, — я улыбнулся, но вышло кисло. Гном вообще не отреагировал на шутку.
— Нет. Пусть лучше так. Пусть думают, что кончилась моя удача. И так два десятка лет ходил и хоть бы что. Копатели столько не живут.
— Не собираешься возвращаться?
— Нет.
Помолчали.