«Двухсотый»

«Ой, бля! Совсем рехнулись офицеры!» – подумал Чебурек, сидящий за рулем наливника, и едва успел нажать на педаль тормоза. Он подумал, что офицеры дерутся. Командир роты Герасимов в прыжке свалил с ног лейтенанта Ступина, и оба покатились по пыли. Ступин страшно кричал, и его лицо было пунцовым. Герасимов крепко держал лейтенанта за ворот куртки – то ли душил, то ли пытался затащить под капот машины. Вокруг плясали фонтанчики пыли, словно невидимые лягушки прыгали вокруг дерущихся.

– Таварищ… таварищ… – задыхался Ступин. – Таварищ старшитинан… Сейчас я исполняю обязанности командира роты и прошу… Я б… повторять не буду… да ёп твою мать!

Ступин попытался вывернуться, но Герасимов ударил его по скуле кулаком.

– Да успокойся же ты, придурок!!

Чук-чук-чук! – закружились вокруг них пули. Моджахед очень старался, целился изо всех сил – так ему хотелось распороть зеленую рубашку автоматной очередью. Ступин ударился затылком о буксировочный крюк.

– Сейчас я командую ротой!!

– Ты идиот.

– Ты в отпуске? Так биздуй в отпуск и не мешай мне!

– Лезь в машину, Ступин! Колонну надо вывести из-под огня.

– Надо разъепенить этих подонков!! Отпусти меня!! Я один их раскуячу! А за себя не беспокойся!! От тебя ничего не требуется!! Спрячься за броней!! Ты в отпуске, ты имеешь право…

Герасимов разбил Ступину нос. Тот хлюпал на вдохе, плевался красным.

– Пошел, пошел!! – кричал Герасимов, приказывая наливнику возобновить движение.

БМП Курдюка оставалась неподвижной, будто насмерть приварилась к земле, будто была гайкой, закрученной туго-туго на болт. Баклуха дрожал на броне вместе с пулеметом, извергающим огонь. Бойцы, приникшие к телу машины, уворачивались от горячих гильз. Никто не знал, что надо делать, и лишь лениво отстреливались, думая о Волосатом. Куда его в таком виде? Часть поясницы вместе с позвоночником раздавлена, причем так, что тело разваливается на две части, стоит лишь тронуть. И с Курдюком беда: сидит на корточках перед Волосатым, качается вперед-назад и скулит, скулит.

– Отставить истерику, Курдюков! – хрипло произнес Ступин. Он потерял голос, призывая роту в атаку, но не снял с себя бремя ответственности за судьбу подразделения. – Отставить, я сказал, истерику… Прекратить! Вы же боец, комсомолец… – И по щекам Курдюка – шлеп-шлеп. – Прекратить… Взять себя в руки… – Шлеп-шлеп-шлеп… – Убрать сопли!

И снова Герасимов объявился рядом. Ну, как назло! Как бельмо на глазу! Как надоедливая муха! Ну почему он не полетел самолетом? Почему лезет не в свое дело?!

Прапорщик Нефедов, сверкающий белками глаз орангутанг, голое чудовище, чья кровь состояла из смеси спирта и пороха, на протяжении всего боя не терял из виду Герасимова.

– Закрой командира! – рыкнул он в ларинги своему механику-водителю, и, когда БМП поравнялась с Герасимовым и накрыла его своей жаркой тенью и облаком пыли, прапор встал во весь рост на жалюзи трансмиссии, с легкостью вскинул тяжеленный пулемет и от бедра – по склону: тра-та-та-та-шух-шух-шух! – Лежать, бача!! Голову вниз, сучара!! Всем лежать, куесосы вонючие!!

– Взяли! – сказал Герасимов бойцам и схватился за горячие и липкие руки Волосатого. Кто-то стал поднимать ноги.

– Блин… он рвется…

Странная почва на обочине дороги – кровь не впитывается, смешалась с пылью, чавкает под ногами, как пашня в весеннюю распутицу. Все, кто грузил в десантный люк рвань, оставшуюся от Волосатого, с ног до головы выпачкались в крови.

– Поднимайся на броню, – сказал Герасимов Курдюку.

– Что ты с ним цацкаешься?! – взвыл Ступин. – Он должен взять себя в руки. Он обязан вести боевую машину! Он солдат, а не баба!