Двуликий ангелочек

– Ах это! – улыбнулась я. – Речь идет о копии аттестата за второй курс. Фомин просил принести ее вместе с этюдами.

– Зачем? – спросил капитан.

– А он не объяснил зачем, – пожала я плечами. – Наверное, учебой Роминой интересовался. Он же был его наставником в некотором роде… Разве Рома вам этого не говорил? У них с Фоминым были очень хорошие дружеские отношения. Они уважали друг друга. Согласитесь, сегодня это встречается не часто. Фомин видел в Роме равного себе художника, ни больше ни меньше.

– Вот как? – сказал капитан с ноткой недоверия в голосе. – Ну, ладно… Пусть ваш Тихонов звонит, если что-то вспомнит о Фомине.

– Обязательно позвонит! – заверила я капитана. – Если вспомнит!

И, положив трубочку, в негодовании повернулась к Кряжимскому.

– Вы заставили меня врать, Сергей Иванович! – сказала я. – Объясните, черт возьми, зачем вам это было нужно? Что за игры вы затеваете с милицией?

– Игры?! – возмутился он. – Я, наоборот, хочу, чтобы она нос свой не совала туда, где ей делать совершенно нечего!

– Я – вся внимание! – сказала я Кряжимскому угрожающим тоном. – Жду ваших объяснений.

– Фомина убил человек, который хочет отыскать клад Разина! – заявил Сергей Иванович и посмотрел на нас как на малолетних недоумков. – А ключ к этому кладу содержится в картине, с которой Рома снял копию. Убийца забрал у Фомина копию.

Я недоверчиво покрутила головой, но ничего не сказала. Ромка смотрел на Кряжимского напряженно, но тоже молчал. Сергей Иванович, казалось, был доволен произведенным на нас впечатлением.

– Никакого краеведа на самом деле не существует! – сделал он еще одно заявление. – Есть какой-то неизвестный нам человек, который давно, надо полагать, одержим идеей найти разинские сокровища.

Кряжимский говорил так, словно ни на секунду не сомневался в реальности этих сокровищ. Но для меня эта идея звучала пока неубедительно.

– Он каким-то образом узнал о тайне этой картины, – продолжал Кряжимский. – Ему удалось установить, что картина скорее всего хранится в тех самых фондах художественного музея, которые в начале тридцатых были перевезены в него из краеведческого музея. Но самому ему отыскать картину никогда бы не удалось.

Дело это, сами понимаете, непростое, нужно перевернуть тысячи экспонатов, которые хранились в подвале самым, как я предполагаю, невообразимым образом, простите мне этот невольный каламбур. За тем, что происходит в музее, этот лжекраевед, без всякого сомнения, следил и ждал удобного момента, чтобы добраться до картины.

А тут такая удача – авария водопровода! И в музей направляется аварийная бригада. Я думаю, что под видом водопроводчика мог проникнуть в музей или сам этот человек, или его сообщник.

Его задачу облегчили Ромкины друзья из художественного училища, которые не решились выбрасывать то, что впрямую, как им казалось, относится к изобразительному искусству, но не умея отличить ценность от мазни, оставляли все подряд, что попадалось под руку, и складывали это куда-нибудь в одну кучку.

А разыскать в этой кучке нужную картину не так уж сложно. «Водопроводчику» это сделать удалось, но не удалось вовремя спрятать картину. Его с картиной в руках увидел Фомин и картину тут же отобрал. Это у людей его типа в крови, он старого воспитания был человек, уважал себя. Потому и продать картину не захотел.

«Водопроводчику» ничего не оставалось, как уйти несолоно хлебавши. Но теперь он наверняка знал, что интересующая его картина – в музее. Нужно было только каким-то образом извлечь ее оттуда.

И тут его осеняет гениальная мысль. Ему не нужна сама картина! Ему нужна только информация, которая в ней содержится. Значит, ему вполне достаточно и копии, верно?

Он вновь встречается с Фоминым, приняв меры к тому, чтобы тот его не узнал, или, прибегнув к помощи сообщника, представляется краеведом. Говорит, какая именно картина его интересует, и Фомин подтверждает, что действительно такая картина существует.

Тогда лжекраевед сплетает какую-нибудь правдоподобную историю о том, что ему необходима копия этой картины, так как знает, что продать ее Фомин не согласится, а действовать официальным путем – через директора музея – он не хочет. Есть опасность проколоться, да и вся эта его суета с картиной привлечет внимание. Не к нему, а главным образом – к самой картине, вот чего он боится.

Но больше всего он боится, что кто-нибудь догадается о том, что картина эта указывает путь к месту, где Степан Разин зарыл награбленные им сокровища.

Возможно, Фомин догадался о его истинных намерениях, за что и поплатился жизнью. А может быть, это была просто мера предосторожности, чтобы устранить единственного человека, который знал, что к картине кто-то проявил интерес. После убийства Фомина работу по расчистке подвала продолжит кто-то другой.

Картину скорее всего сожгут вместе с другим мусором, и на этом ее существование, как источника информации, прекратится. У него останется копия с указаниями о кладе, и он станет единственным обладателем этих сведений, эксклюзивным, так сказать…

– Как же единственным? – возразила я. – Копию-то делал Ромка!