Двуликий демон Мара. Смерть в любви

Люди в окопе горестно закричали, застонали, но я не сразу понял почему. Только через несколько секунд увидел то, что уже увидели они: пилот выпрыгнул из аэроплана, находившегося под самыми облаками. Даже такой несведущий в летном деле человек, как я, знает, что пилоты в отличие от аэростатчиков не берут с собой парашюты — но объясняется ли такая воздержанность нехваткой места в летательном аппарате или неким воздушным кодексом чести, мне неведомо. Но даже зная, что стремительно падающий вниз человек обречен на гибель из-за отсутствия у него нескольких паршивых ярдов шелка, каждый из нас до последнего момента надеялся, а вдруг этот парень исключение и сейчас над ним распахнется белый купол, который плавно опустит воина в объятия боевых товарищей.

Этого не произошло. Пилот упал на «ничейную» полосу в нескольких сотнях ярдов к западу от нашей позиции. С такого близкого расстояния мы видели, как он молотил руками и ногами в падении, словно ища опору в воздухе, и даже я при всей своей близорукости различал белый шарф, трепыхавшийся за ним, точно хвост диковинного воздушного змея. Когда тело ударилось о землю, в траншее наступила долгая тишина. Я вскинул взгляд, ожидая увидеть горящий аэроплан, столь же стремительно падающий вниз следом за своим пилотом, но крылатая машина — теперь целиком объятая пламенем, как колесница Аполлона, — продолжала лететь по прямой. Потом она вошла в облака, обратившись призрачным светящимся пятном на белом облачном пологе, а потом исчезла полностью и больше уже не появилась.

Мгновением позже заговорили немецкие пулеметы, словно по свистку учителя, возвестившему о конце нашей маленькой перемены. А еще через секунду возобновился артиллерийский огонь.

Уже начало второго. Мы идем в атаку в три ноль-ноль.

2.10

Я не засыпал. И даже не закрывал глаза.

Но в один момент находился здесь, в слякотном окопе под пулями и снарядами, а в следующий вдруг оказался там — на чистых простынях рядом с Прекрасной Дамой, и прохладный сквозняк шевелил оконные портьеры и кружевной полог кровати.

Она по-прежнему держала меня. Мое тело по-прежнему отзывалось на прикосновение.

Я грубо отвел ее руку от своего паха, откинул одеяла и сел спиной к ней, на прохладном сквозняке. Не увидел, а почувствовал, что она придвинулась ко мне, почувствовал, как перина слегка просела, когда она приподнялась на локте за мной.

— Ты не желаешь меня? — тишайшим шепотом спросила она.

Я выдавил ироническую улыбку. Моя чистая, аккуратно сложенная одежда по-прежнему лежала на ампирном кресле у кровати, но я не видел очертаний портсигара в кармане кителя. Сигарета сейчас пришлась бы очень кстати.

— Все мужчины должны желать тебя, — проговорил я хриплым, резким голосом, далеким от шепота.

— Меня не интересуют все мужчины. — Я чувствовал ее теплое дыхание на своей голой спине. — Меня интересуешь только ты.

Эти слова должны были бы повергнуть меня в содрогание, но вместо этого привели в еще сильнейшее возбуждение. Я безумно желал ее… как доселе не желал ни одной женщины и вообще ничего на свете. И хранил молчание.

Она положила руку мне на спину. Я чувствовал теплые очертания ее ладони и каждого тонкого пальца. Ветер за окнами шумел, словно перед грозой.

— Хотя бы ляг рядом со мной, — прошептала она, приподнимаясь и касаясь губами моей шеи. — Ляг рядом и согрей меня.

Я криво усмехнулся:

— Согреть тебя, чтобы самому остыть навеки? Или ты согреешь меня, укрыв земляным одеялом?

Она отстранилась:

— Ты несправедлив ко мне.

Тогда я повернулся к ней, хотя ясно понимал, что этот единственный взгляд может решить мою судьбу… как взгляд Орфея решил судьбу Эвридики.

Ни один из нас не исчез. Она была восхитительно прекрасна в свете свечей. Роскошные каштановые волосы свободно падали на спину, сорочка сползла с изящного молочно-белого плеча; левая грудь, озаренная трепетным светлым пламенем, четко вырисовывалась под тонкой тканью. У меня перехватило дыхание, но я все же сумел прохрипеть:

— Как можно быть несправедливым к аллегории?

Она улыбнулась:

— Ты считаешь меня аллегорией? — И дотронулась правой рукой до моей щеки.

— Я считаю тебя соблазнительницей.

В ее тихом милом смехе не слышалось ни тени насмешки.

— В таком случае ты ошибаешься. Я не соблазнительница. — Она легко провела пальцами по моим губам. — Это ты пытаешься соблазнить меня. Ты добивался меня с самого начала. Так было всегда. — Она подалась ко мне, и мы поцеловались, прежде чем я успел заговорить.

За окнами разразилась гроза: сильный порыв холодного ветра распахнул балконные двери, и бесконечный раскат грома загремел в ночи.

— Господи, твою мать, — задыхаясь, проговорил младший капрал, съежившийся на стрелковой ступеньке рядом со мной, — все нервы на хрен измотала чертова артиллерия.

2.35