Двум смертям не бывать

Это невозможно было понять. Оставалось только запомнить и стараться не сесть в лужу. Но как не сесть в лужу, если на обещанную прогулку по городу Рамон притащил Лию? И вместо того чтобы любоваться на безусловно прекрасные здания, добрых полчаса пришлось убеждать себя, что девушка, проводящая время в обществе двух мужчин и без старшей родственницы или хотя бы служанки, — это прилично. И даром, что за все время, пока бродили по улицам, они даже рукавами друг друга не коснулись, воспитание кричало, что происходящее ужасно, неправильно и позорно. За время жизни в столице Эдгар успел насмотреться на гулящих бабенок, даже — как сейчас ни стыдно об этом вспоминать — хаживал к одной такой. Ни облик Лии, ни ее манеры ничуть не походили на то, что подсовывали воспоминания, и Эдгар велел воспитанию заткнуться. Он не пожалел об этом. Девушка знала историю города с самого основания — приправленную легендами, конечно, как без этого. Рассказчицей она тоже оказалась великолепной. Эдгар спросил про статую на храмовой площади — и пожалел, что не взял с собой письменные принадлежности. Хотя, с другой стороны, где здесь записывать, посреди улицы.

Он всегда считал, что хороший проповедник обязан знать веру той страны, куда он пришел. Проповедь — клинок разящий, но, чтобы он достиг цели, нужно разобраться, кто противник. Иначе служение превратится в войну с призраками. Он собирался начать расспросы, но позже, может быть, даже уже в Белоне, когда освоится и найдет кого-то, кто сможет рассказать. А оказалось, что рассказчик — точнее, рассказчица — вот она, под боком, только спроси. Эдгар и спросил.

Рамон откровенно зевал, глядя по сторонам, а Эдгар сидел рядом с девушкой на ступеньках храма и спрашивал, спрашивал, спрашивал — пока брат довольно бесцеремонно не заявил, что даже самые замечательные легенды не заменят сытого живота, а они, помнится, ели давненько. И вообще, пожалеть надо девушку, скоро охрипнет.

Эдгар смутился. Потом все-таки спросил:

— Ты позволишь потом еще раз расспросить — и записать?

— Если хочешь, я сама напишу, — ответила Лия. — Правда, я делаю ошибки на письме, все-таки язык чужой.

Только сейчас Эдгар осознал, что все это время все понимал. К легкому акценту оказалось очень просто привыкнуть, и он даже не обратил внимания, что девушка разговаривала на чужом языке. Несколько часов. Женщина.

— Ты умеешь писать? — спросил он первое, что пришло в голову, — только потому, что молчание стало неприлично затягиваться, — и понял, что все-таки опростоволосился.

— Конечно, — удивилась Лия. — А как иначе?

Эдгар вздохнул.

— Прошу прощения. В моей стране грамотен не каждый мужчина.

— Здесь тоже, — ответила она. — Низшим сословиям грамотность ни к чему. Но я — не крестьянка и даже не дочь купца.

Ученый взглянул на ехидную физиономию брата и решил дальше тему не развивать.

— Я буду очень благодарен, если ты запишешь то, что рассказала сегодня.

Лия кивнула.

— Вот и славно. Договорились наконец, — влез Рамон. — Вон там есть корчма — и если я сейчас не поем, то точно кого-нибудь покусаю. Книжники, тоже мне.

— Брось, — Лия толкнула его локотком в бок, — просто ты все это слышишь… в какой раз?

— Не знаю. Но не в первый. Погоди, в отместку я попрошу брата пересказать тебе священное писание. Раза три. Будешь знать!

— Сам же первый и заснешь, — фыркнул Эдгар. — Безбожник.

— Фанатик!

— Мне подождать, пока вы подеретесь, или все же войдем и закажем поесть? — поинтересовалась девушка.

— Ну вот, не дали подраться, — вздохнул Рамон. — Воистину, все зло от женщин.

* * *

Эдгар искренне надеялся, что брат забудет о приглашении на охоту. Или хотя бы поедет один. Мало ли, что звали двоих — понятно же, кого хотят видеть, а кого пригласили лишь из вежливости. Самого ученого уже порядком утомили новые впечатления, хотелось хотя бы день не вылезать из комнаты во дворце, а еще лучше — из дома Рамона и ничего не делать. Совсем ничего. «Думать» Эдгар за дело не считал.

Но, похоже, Рамона желания брата не слишком-то волновали — потому что он не поленился с вечера прислать Хлодия с напоминанием — мол, заедет перед рассветом, прихватив коня для Эдгара, пусть ждет у ворот. Чужого не пустят во дворец в потемках.

Приди Рамон сам, Эдгар бы попытался поспорить — но Хлодий и записка простора для споров не оставляли. К тому же ученый крепко подозревал, что откажись он — и неугомонный братец найдет способ пробраться во дворец и вытащить родича за шкирку, точно нашкодившего кутенка. Так что на следующее утро он стоял у дворцовой ограды, ежась от предрассветного холода и проклиная все на свете. Довольная мина Рамона радости не прибавила.

— Вот скажи, на кой ляд тебе сдалось меня выгуливать, — проворчал Эдгар, взбираясь в седло.

— Это не мне сдалось. Надо, чтобы тебя запомнили и приняли. Я не смогу опекать тебя всю жизнь.

— И как это я столько лет прожил без такой заботы?

— Сам удивляюсь, — хмыкнул Рамон. — Поехали.

— Пойми, я не светский человек. Все, чего я хочу, — заниматься наукой. Проповедовать. А не играть в эти ваши игры.

Рамон придержал коня, поравнялся с братом.