Двум смертям не бывать

— Мне нужны деньги. Дай сто рублей, тогда пойду.

— Где я тебе, интересно, их возьму? — рассмеялся отчим.

— Где хочешь. Можешь занять, можешь чего-то продать. Мне все равно!

— Ты что, оборзела? — взвился он, ведь падчерица впервые осмелилась заговорить таким ультимативным тоном. — А ну ложись, кому сказал!

— Нет. — Жанна даже сама удивилась своему спокойствию.

Она обернулась и твердо посмотрела отчиму прямо в глаза.

— Нет, — еще раз повторила она, наслаждаясь своей силой, звучавшей в голосе. — Нет!

Дальше все произошло так, как она и ожидала. Отчим, несмотря на годы и пьянство, был еще очень силен. Он одной рукой швырнул ее на кровать — панцирная сетка жалобно заскрипела под тяжестью двух тел. Его слюнявый рот искал ее мягкие, всегда такие податливые губы…

Но эти губы твердо шептали:

— Нет! Я сказала, нет!

Тяжелое тело продолжало давить на нее, мешая дышать, сильные руки раздвигали колени…

Рука Жанны метнулась под подушку. Там лежало то, на чем она и строила все свои расчеты.

— Пусти, — прохрипела она. — Не то я…

Но он не обращал на занесенный нож никакого внимания. Он уже вошел в нее и продолжал равномерно двигаться, с каждым толчком действуя все более грубо, яростно.

Тогда она с силой опустила ему на спину кухонный нож.

Когда тело, лежащее на ней, обмякло, заливая постель и домашний халатик в ситцевых цветочках красной липкой жидкостью, она брезгливо выбралась из-под него и еще раз произнесла раздраженно:

— Я же сказала: «Нет!»

Жанна сама вызвала милицию. Она добросовестно рассказала, что случилось. Она чувствовала себя покойно и легко, ведь теперь она была свободной. Ей казалось, что она одержала крупную победу, отстояв свое «я».

Ей присудили за содеянное всего ничего — два года условно. Мать была в шоке, когда, вернувшись с работы, увидела залитую кровью кровать. Она остолбенела, когда милиционер сообщил ей, что целых три года, каждую третью ночь, во время дежурств дочь спала с ее мужем. Она отказывалась верить в это, но ведь у Жанны загодя были приготовлены неопровержимые доказательства… Однако теперь эти доказательства были направлены не на то, чтобы доказать вину отчима, а на то, чтобы доказать невиновность самой Жанны. Жанна не верила, что ее посадят в тюрьму. Этого просто не могло быть, ведь она все так точно рассчитала!

Покусывая пухлую нижнюю губку, придающую ее лицу невинное детское выражение, и борясь с то и дело наворачивающимися слезами, она рассказывала следователю:

— Я не хотела, он меня заставил… У меня так болел живот. — Большие глаза с поволокой стыдливо опустились долу, длинные ресницы легли на зардевшиеся щеки. — Ну, вы понимаете… А он… Нет, я не могу об этом рассказывать!

— А каким образом у тебя в руке очутился нож? — допытывался следователь. — Ты что, его специально положила?

Жанна подняла на него большие глаза — точно горячей водой окатила.

— Я мыла посуду, — сказала она. — А он схватил меня… У меня в руках был нож. Я не хотела, чтобы это случилось.

— А зачем ты сделала магнитофонную запись? — не отставал следователь.

— Я думала, на всякий случай, если скажу маме, и она не поверит… — Жанна низко опустила голову, и на ее руки закапали быстрые горячие слезы. — Он говорил, что у него шурин служит в милиции… Да вы же сами слышали…

Следователь и верил и не верил этой девочке с ангельским личиком и огнем во взгляде. О семье Степанковых было известно только то, что знало большинство выдринцев: пьют, но в меру. Дочь хорошо учится, в отличие от большинства современных девчонок, не гулящая, не замечена ни в каких особых грехах, никто о них слова худого не скажет. Говорили, что отчим в дочке — даром, что не родная — души не чает. А остальное — все как у людей, не лучше, не хуже.

Но в голове у него не укладывалось — как это: заблаговременно заготовленная запись, комплект белья, аккуратно сложенный в целлофановый пакет…

Суд был закрытым, но это дела не меняло: шила в мешке не утаишь, о случившемся давно судачил весь город. На суде Жанна была в школьном платьице с туго заплетенными косицами. Мать сидела в первом ряду в черном платке и глядела остановившимся взглядом прямо перед собой в пол. Она ничего не слышала. Бабка кряхтела, крестилась и сожалеющим тоном бормотала про себя: «Какой мужик был… Копейку какую-никакую в дом приносил. Как же теперь, а? Последний год почти не пил, а тут на тебе…»

Адвокат, приехавший из областного центра, завернул округлую речь, после которой судьи чуть ли не рыдали: