Двужильная Россия

Номера проворно скинули брезентовые чехлы с машин. Я увидел странные, затейливо-простые, какие-то марсианские конструкции: восемь наклонно расположенных своеобразных рельсов, идущих снизу вверх. На конце каждой такой рельсы, вверху и внизу, находились длинные серые, похожие на рыб, снаряды с черным хвостовым оперением. Итого шестнадцать снарядов. Две машины – залп в 32 снаряда.

Один из бойцов установил в стороне трехногую буссоль, что-то вычислял, примерялся. Все отбежали метров на десять от машин. Отошел по совету капитана и я.

– Тридцать восемь – пятьдесят! – крикнул кто-то.

– Сейчас заиграет! Даст жару! – переговаривались бойцы, и лица у всех были оживленные, веселые, радостные, будто в предвкушении чего-то очень приятного.

– Готово! Внимание!.. По фашистам – огонь!..

Я закрыл уши. Но даже сквозь ладони меня оглушил длинный раскатистый рев. «Катюша» заревела, загрохотала, заполыхала огнями. Струи белого пламени с чудовищной быстротой пронеслись перед глазами. Высоко в воздухе мелькали огненные снаряды. Казалось, они на секунду неподвижно повисли, чтобы затем исчезнуть. Потом все смолкло. С той же лихорадочной быстротой «минометчики» повернули назад, натянули чехлы, повскакали на машины и понеслись обратно. Следом за нами на дорогу и на деревню стали ложиться мины. Местность была давно пристреляна немцами, но мы мчались все дальше от опасного места.

– «Он» хочет нашу тактику разгадать, – сказал шофер, ловко крутя баранку. – Черта с два разгадаешь. Мы ребята склизкие.

Необычайное увлечение своим делом, боевой азарт, дружная, ловкая и быстрая работа – вот что бросилось мне в глаза при знакомстве с эрэсовцами. Крепкий, спаянный коллектив.

Вся эта операция – выезд на позицию, залп, обратная дорога – заняла не более получаса времени. Наблюдатели после донесли: залп был удачным. Огнем накрыли немецкие танки и машины.

На следующий день Лысов, у которого разболелась нога, так и не дождавшись вызванной им машины, отправился пешком назад в Векшино. Это оказалось мне на руку. Я намеревался, пользуясь удобным случаем, пройти в первый эшелон, в Козлово, перепечатать на машинке заготовленный рапорт, вручить его Лисицыну и поговорить с ним лично. В рапорте я указывал на то, что меня используют как писателя недостаточно, просил разрешить мне жить постоянно при корреспондентском пункте при политотделе, пользоваться политотдельскими материалами для корреспондирования в центральные газеты, а также дать возможность связаться с партизанами. Цель моя была – вырваться из душной редакционной атмосферы и не чувствовать на себе солдафонскую лапу Ведерника.

До Козлова от Севрикова было километров семь. Оставшись один, я зашагал в Козлово, переночевал там и с перепечатанным рапортом в кармане утром направился в соседнее Веревкино, где расположился штаб армии. Впускали туда лишь по особым пропускам, входить разрешалось не по дороге, а стороной, по берегу реки. Боязнь немецких самолетов.

Лисицын там жил.

Часа полтора я и знакомый батальонный комиссар дожидались, пока Лисицын проснется. Накануне он работал до пяти часов утра. Мы сидели сначала на завалинке, рядом с часовым, потом вошли в дом, в кухоньку, за перегородкой тикали деревенские ходики. Время шло! Но вот наметились признаки пробуждения начальства: адъютант, политрук, понес чистить сапоги комиссара, пришла молодая женщина, неся завернутый в полотенце завтрак. Я увидел белый хлеб и вспомнил бойцов, получающих в окопах по сто граммов ржаных сухарей. Наконец вышел Лисицын в синей фуфайке, заспанный, поздоровался с нами, умылся над кадкой – адъютант ему поливал воду на руки, и пригласил к себе в комнату первым батальонного. Затем наступила моя очередь. Лисицын внимательно прочел мой рапорт и первым делом спросил, знаком ли с ним редактор. Узнав, что нет, бригадный комиссар мягко объяснил мне, что в армии существует такой порядок: со всяким рапортом нужно обращаться к непосредственному и прямому начальству. (Это я знал и без него). Затем он коснулся принципиального, по его словам вопроса: что такое «большие» и «маленькие» темы? Все темы важны и нужны. Он привел в пример Маяковского, писавшего рекламы для Моссельпрома.

– Товарищ бригадный комиссар, – сказал я. – Вы позволите быть откровенным?

– Пожалуйста.

– Очень трудно работать с Ведерником. Я бы мог многое рассказать о нем, о газете, о внутриредакционной обстановке.

Но Лисицын, видимо, не желал таких откровений. Он благодушно заметил, что работа редактора очень напряженная, с него взыскивают, а он, естественно, в свою очередь взыскивает с сотрудников, что он если и ругает, то, наверное, иногда и хвалит.

– Меня он только однажды похвалил – сказал я не без яда. И рассказал, как Ведерник хотел пожать мне руку за тот раешник, который потом так жестоко раскритиковал Лисицын. Бригадный комиссар захохотал.

– Ну, обжегшись на молоке, он теперь на воду дует. А вы знаете, как ему попало за это? Куда больше, чем вам.