Дыханье ровного огня

— Конечно, ба. Конечно, я тебе всё напишу. А хочешь, я тебе наберу всё сам?

— Нет, не хочу.

— Понял. Ба, а ты что, и сейчас пишешь стихи?

— Пишешь — это громко сказано. Одно... Одно я написала за этот год. После длительного перерыва... лет в пятнадцать был перерыв.

— Пятнадцать? Почти, как моя жизнь, — сказал Пашка.

— Всё в мире относительно.

— Ба, но это одно — ты мне прочтёшь?

—           Это одно... Ну, ладно. Прочту. Бабушка открыла одну из своих тетрадок. Она открыла её с конца и начала читать. Вначале голос её был слабым, и в нём преобладали дребезжащие стариковские нотки. Затем голос бабушки окреп, и она; заканчивала читать уже раскованно и свободно.

Она понимала, она знала всё то, о чём читала. Это чувствовалось.

Однажды — раскроешь объятья

И примешь Господни дары.

Все примешь — от тайны зачатья

До мудрости зрелой поры.

Весь опыт душевного жара.

Но будет высокой цена,

Чтоб сладостью главного дара

Тебе насладится сполна.

Распятье мученьем и болью

Как милость, ты примешь светло.

Ты примешь Свободную волю

Терновым венцом на чело.

— Ба, это же здорово!

— Я рада, что тебе нравится, Паша, — сказала бабушка, после некоторого молчания. — Может, оно и неплохое, это стихотворение. Но, ты знаешь... Я когда читала Псалтырь... Там есть такие места... Такая высокая поэзия. Стихи, продиктованные Святым Духом. Высочайший образец, понимаешь? Я так рада, что мне удалось их прочесть... Прикоснуться к ним...

Бабушка посмотрела на Пашку и улыбнулась:

— Ну, ладно! Показывай мне, как тут по клавишам щёлкать. На сколько хватит сил, на столько и наберу. Если что не успею — только и остаётся надеяться, что ты доделаешь.

— Обещаю, ба.

Пашка помялся немного, и сказал:

— Ба, а я так тебя в церковь и не свозил...

— И что тебя тревожит в этом вопиющем факте?

— Я же обещал... Ба, давай — хоть завтра съездим!

—Нет, Паша. Я не вынесу перемещений, лестниц, ступенек. Нет, Паша. Теперь уж — ты мне священника приведёшь домой. Когда я тебе скажу.

— Конечно, ба.

— А за намерение — спасибо. Я в одной книжке прочла: «Господь — и намерение целует». Представляешь, как здорово!

ГЛАВА 24

У Пашки закончились занятия в школе, и он уже открыто ходил в церковь. Начал  служить. Даже принес матери первые заработанные деньги. Не на куртку, конечно. На футболку новую хватило. Пашка был горд, и ходил в этой футболке, не снимая.

У Васьки — сессия была в разгаре. Васька лежал на диване и читал учебники.

— Васька, ты чего это на диване вылёживаешь? — интересовался отец. — И на тренировки не ходишь! За ум, что ли, взялся?

И хотел бы взяться, да не за что! — тарировал Васька. — Каникулы у меня. Рэгбийные каникулы.

—Это что-то новенькое, — сказал Василий Андреевич. — Ну-ну, поглядим.

Пашка сдал уже три экзамена. Получил, как ни странно, все четвёрки. Остался один экзамен — и всё.

Васька пришёл к бабушке в комнатку. Когда Пашка был на вечерней службе.

— Ба, надо поговорить. Ты свободна?

— Да.

Васька повел богатырскими плечами и сказал:

— Ба, я не могу больше быть берсерком.

— Ты перестал на тренировки ходить?

— Я не могу больше играть. Играть ради физкультуры, или ради игры — мне не интересно. А играть, как берсерк — я больше не могу. После того, как я сидел тогда в больнице... В коридоре...

— Нельзя одновременно служить и Богу, и Мамоне. Это я Библию цитирую. Нельзя молиться Богу, и одновременно быть берсерком.

— Я знаю, ба. Я сам это читал. Я теперь у Пашки книги беру.

— Значит, Вася, ты взрослеешь, и твоя ветрянка уходит в прошлое.

— Да, ба. Ба, это трудно, но я сейчас тебе скажу... Пока — только тебе, понимаешь... Я ведь боец, ба. Я не воспитатель, не инженер, не врач, не экономист. Я боец, ба.

— Куда ты клонишь, Вася?

— А ты сама говорила, какая борьба является наивысшей, наиважнейшей для человека. Я думаю об этом с того дня, как узнал, что у отца язва, а не рак.

— Возможно, так оно и было. И мы здесь — совершенно не при чём.

— Скорее всего. Я понимаю. Но то, что было со мной, это тоже было, ба.

— Вася...

— Бабушка, я буду монахом. Я выбираю

путь бойца.

—           Нет, Вася, ты остынь, остынь. Почему сразу — монахом? Вон, Павел...

—           Павел — он совсем другой, ба. Он поэт, он мыслитель, он воспитатель... Я же не такой, ты знаешь. Пусть Пашка будет священником, пусть служит, пусть приход имеет. Найдёт матушку себе, и детей народит с десяток, если Бог ему даст. Я же не такой, ба. И ты это знаешь, как никто.

—           Ты не такой, но и священники нужны разные. К нему пойдут поэты, а к тебе — воины.

—           Нет. Может быть, потом. Уже оттуда, из монастыря.

—           А женщины, Вася? Ты же не любил ещё ни разу, как следует! А если тебя захватит эта страсть? Учти — всё, что запретно, манит нас с удвоенной силой!

—           Я познал страсть, ба. Страсть битвы. Неужели ты думаешь, что я поддамся на другие страсти?

—           Ты хорошо мне ответил, но страсти нападают на монаха не так, как на мирского человека. Гораздо сильнее. Ты же читал об этом?

—           Я только об этом сейчас и читаю, ба, — ответил Васька.