Дыхание

Всё это время я нёс Кейко на руках, она почти не двигалась, и в её картридже ещё есть запас, минут на сорок, может даже на час. Этого хватит, что бы дойти. Хватит, что бы дойти… Я положил девушку на каменистый грунт, а руки словно жили отдельной жизнью, отщелкнули предохранитель на её скафандре и потянулись к кислородному отсеку, а тело затрепетало от радостного предвкушения, сейчас, сейчас, горячий, одаряющий химией и запахом пластика, но такой вкусный свежий воздух. Ведь я имею право! Я пытался! Это несправедливо, я нёс её и потратил свой запас раньше. Осталось только повернуть ручку… Я встретился с глазами Кейко. Она смотрела на меня грустно и понимающе, и я не увидел в её глазах страха, даже если он был, она спрятала его куда-то глубоко. Кейко плакала и улыбалась.

— Вики, ты всё делаешь правильно, так надо. Я хочу, что бы ты дошел, — её голос срывался на сиплый шепот, и она от волнения заговорила на японском, но я различал слова без труда. Кейко кивнула на запломбированную кобуру у меня на бедре. Как начальнику секции мне положено табельное оружие, хотя в мертвом мире не в кого стрелять. Сначала я не понял, что она имеет в виду, но Кейко снова показала на пистолет, обычный Хеклер энд Кох, версия для стрельбы в бескислородной атмосфере. И впервые её голос дрогнул.

— Только… быстро…

— Нет! — я отшатнулся, отшвыривая оружие, словно ядовитую змею. Пистолет серебристой искрой покатился по дну небольшого кратера, увлекая за собой мелкие камешки.

— Кейко! Ты что! — я хотел закричать, но вышел лишь хрип… — Прости, малышка, я не хотел!

Прочь отсюда, прочь. Несмотря на гаснущее от удушья сознание, я испугался себя, испугался того, что чуть не сделал с девушкой, которую люблю. На пороге вечной темноты нет нужды притворяться, тем более, с самим собой. Я прошёл ещё несколько шагов как пьяный, не разбирая дороги, разевая рот словно рыба, выброшенная на берег. Потом медленно повалился на грунт. Темнота подступала всё ближе с каждым вдохом, с каждой уходящей молекулой кислорода. Но было уже не больно, воздуха больше не хотелось. Говорят, в такие моменты у человека проносится перед глазами вся его жизнь, но я умирал с чувством глубокой обиды. Ведь я почти успел. Оставалось совсем чуть-чуть! Почему так… если бы… я быстрее… Теперь у Кейко будет шанс… глаза закрывались сами собой. Так хочется спать, я так устал. Надо чуть-чуть передохнуть и все будет хорошо… Тёплая струя вкусного, горячего воздуха в лицо. Боже, как хорошо, какое блаженство — дышать. Просто дышать. Несколько секунд я просто лежал, наслаждаясь каждым глотком. Саднили рёбра и диафрагма — мышцы, измученные в отчаянной попытке протолкнуть ещё хоть чуть-чуть воздуха в опустевшем скафандре. В висках ещё стучало, и я со стоном поднялся. Кейко сидела рядом, привалившись к валуну. Её скафандр перемигивался алым, а в открытом кислородном блоке было пусто. Я вдруг с тоскливым ужасом понял, что сейчас мне придется вытаскивать картридж и умирать второй раз. Зря я выкинул пистолет. Я хотел поднять руку, что бы снять блокировку своего костюма и снять картридж, но рука лишь чуть шевельнулась, поднялась и снова опустилась. Я не мог этого сделать, после темноты и удушья не мог, но Кейко заметила моё движение.

— Вики… пожалуйста, живи… — она медленно приложила руку к забралу шлема. И я понял, что она собирается сделать. Я рванулся, уже понимаю, что не успею.

— Вики я тебя люблю!

Эти слова навсегда засели в моей памяти. Резким движением, Кейко сдернула забрало шлема. Вакуум не убивает мгновенно, как часто думают обыватели, но он беспощаден. Взрывная декомпрессия, резкий перепад давления. Её лицо, такое нежное, красивое, с мягкими губами, такими вкусными, как в тот раз, когда мы впервые поцеловались, за день до отправки сюда, распухло чёрной маской, Карие глаза вылезли из орбит и лопнули, забрызгивая скафандр кровью, смешивающейся с аварийной пеной — автоматика безуспешно пыталась спасти своего нерадивого хозяина. Тело дернулось несколько раз в конвульсиях, медленно оседая. А я смотрел на труп девушки, которую любил, не узнавая её в обезображенных чертах. Словно Кейко превратилась в жуткий манекен. Но больше всего я ненавидел себя за гадкое чувство облегчения. Ведь теперь, я смогу дойти.

* * *