Дыхание Армагеддона

Мурад Аджи Дыхание Армагеддона

МОЯ «ФОЛК-ХИСТОРИ», ГОРЬКАЯ, КАК ПОЛЫНЬ (беседа с читателем)

— Мурад Аджи человек известный в тюркском мире, ваши книги очень популярны. Скажите, что такое история? И почему вы, географ, увлеклись ею?

— Буду откровенным, мне интересна не история, а уроки, которые извлекаются из нее, ибо «опыт учит», говорили древние.

Чем дольше жил я на свете, тем больше убеждался: российские историки, начиная с Татищева и Карамзина, лакировали прошлое. «…Где пятна грязи — выведут, затрут, где крови не отмыть — ее закрасят. И чистое чело обезобразят, и лоб преступный нимбом обведут», — сказал поэт об их удивительном творчестве.

Анализом прошлого никто не занимался. Именно анализом! Это, к сожалению, у нас в традиции. Проку от такой истории мало. Можно обмануть себя, можно обмануть других, но ради чего? Опыт не учит.

Анализ прошлого, с моей точки зрения, позволяет оценивать настоящее и будущее, потому что время неразрывно: вчера продолжается сегодня. И будет жить завтра! На этом, кстати, строится мировоззрение буддизма, самой миролюбивой религии. И не только буддизма.

Незнание себя, своих корней привело российский народ к печальному результату: в самой богатой стране мира живет самый нищий народ.

С XVII века реформируют Россию, никто из нормальных людей уже не понимает смысла реформ, тем не менее их проводят. Хотя только слепой не заметит, что после каждой реформы становилось хуже… Мы не способны даже на реальную оценку своего настоящего, не говоря о будущем. А почему?

Потому что у России «лакированное» прошлое. В нем нечего анализировать, не на чем учиться.

Мало кто знает, но модель, по которой писали свои труды Карамзин, Соловьев, Рыбаков, разработали иезуиты. Ее внедрил в умы россиян их идеолог Яков Брюс — откуда и как появилась его «Кабинетная летопись», никто не знает. Но она стала лекалом для остальных. По нему под руководством Брюса первый русский историк Василий Татищев в XVIII веке создавал фундаментальный труд «История Российская с самых древнейших времен», где логика и факты пришли в вопиющее противоречие друг с другом.

Тогда прижилось незнание, и в общество пришел раскол.

Концепция «Истории…» Татищева вульгарно придумана. Против нее, вернее против иезуитского вторжения в русскую жизнь, восстал Михаил Васильевич Ломоносов, но его труд даже не опубликовали — зачитали. Он бесследно исчез, как исчезло многое из прошлого России. Потеряны не века, а патриархальные тысячелетия. Самые выдающиеся.

Их просто обрубили, придумав IX век, Киев и славян.

Исчезло из обихода упоминание о державе, предшествовавшей Киевской Руси, которую называли Дешт-и-Кипчак. Эта держава и есть наша Родина. Она простиралась от Байкала до Атлантики, была самой могущественной страной, ей платили дань Римская империя, Византия, Китай…

Но кто из российских историков внятно сказал о ней? Никто.

— А Лев Николаевич Гумилев? Он же говорил о Великой Степи.

— Говорил. Но ровно столько, сколько позволяла цензура. Из его работ выводов о той стране не сделать, потому что она служила ему лишь фоном для философских построений. Не более. Конкретно о ней ученый говорил крайне мало. Запрещали.

Конечно, Гумилев близко подошел к теме «правдивой истории», но не погрузился в нее — не сумел… Чтобы осмыслить Средневековье, я штудировал труды не Гумилева, а англичанина Эдуарда Гиббона, лучше которого о той эпохе, пожалуй, не сказал никто. Одолел все семь томов, на которые ополчилась Церковь.

Вот она, правда, ее не мог задушить даже Ватикан.

Нет, я не ученик Гумилева, не его продолжатель, хотя многие читатели и называют меня так, я есть я, мы жили в разное время. Он работал под мечом цензуры, я — в условиях видимой свободы. У меня больше возможностей, значит, могу и должен сказать больше.

— Откуда такая уверенность, а также средства, возможности?

— От Неба, им живу… Ведь все начиналось, как в сказке, написал «Мы — из рода половецкого!», потом «Полынь Половецкого поля». Каждую издал пятидесятитысячным тиражом, распродал, расплатился с долгами. Стал работать дальше… Мог ли Гумилев сделать подобное?

А у меня получилось, слава Всевышнему. Больше, чем Он, никто не помог бы.

Конечно, денег не прибавилось, но чувство уверенности обрел — людям интересна моя работа, а это уже много. Значит, могу стать профессиональным писателем, если есть читатели. Мои читатели! Им, как и мне, после этих книг стало интересно жить, дышать одним воздухом, познавая неизведанное прошлое в экспедициях, в архивах и в фондах библиотек.