Дыхание грозы (Полесская хроника - 2)

По тому, как Степан говорил, Апейка понял, что он где-то учился; спросил - где, почему не доучился. Поинтересовался:

любит ли книги, что читал, какие из них понравились больше; читает ли газеты, знает ли, что происходит в мире. Парень отвечал легко, охотно: об этом говорить ему было куда проще, чем об отце, о горе, омрачившем ему все. Чем больше Апейка спрашивал, чем больше слушал, тем крепче убеждался: парень умный, пытливый. "Толковый парень. Чуткая душа. Чуткая ко всему. И к новым веяньям... Жаль только, что родство такое..." Поставил вдруг рядом парня и себя самого, сблизил: "Тоже - с пятном, которого не заслужил...

Товарищ по несчастью...""

В мыслях было и немало иронии и немало печали, ощущения невеселой правды... Апейка отогнал ненужные мысли.

Внимательно взглянул на Степана:

- Учиться, наверно, хочешь?

- А то что ж, не хочу? - Глаза Степана загорелись. Загорелись на миг и погасли. - Хотел бы! Да куда ж теперь поступишь! Сразу скажут: кулацкий сынок! Вот поработаю, докажу. Тогда, может...

- Думаешь, докажешь?

- Хочу доказать.

Апейка вдруг отвел глаза, задумался. Не в первый раз вмешалась осторожная трезвость: зачем ему, Апейке, все это, зачем рисковать? Кому-кому, только не ему браться за рискованное. Не ему, у которого у самого не все чисто в биографии. У которого есть уже немалое пятно... И не теперь, когда так близка чистка. Где всё будут перебирать заново. Где всё могут повернуть и так и этак. Он и до этого мало ли за кого уже заступился, за которых другие не отваживались. Припомнят когда-либо, и, может быть, очень скоро.

То, что он всегда тверд с настоящими врагами, не заметят, а это припомнят, перевернут. Очень даже может быть такое: как ты докажешь правду свою! Харчеву, Башлыкову, другим харчевым... Подумал с сожалением: надо же, сколько путаных судеб приходит, и надо все распутывать самому, руководствуясь только своей совестью.

"Совесть... Совесть..." - мысленно повторял он, когда снова, подняв глаза, посмотрел на Степана. Тот не сводил с него внимательного, тревожного взгляда; как бы видел, что приговор ему решается сейчас, в это мгновение. Этот взгляд - тревога и надежда, живая надежда, живая судьба ожидали от Апейки правды и смелости. "Человек из тебя, видно, может выйти. Неплохой человек, полезный..." - подумал он, глядя Степану в глаза. В мыслях мелькнуло неожиданное, веселое: "Вот она - сила нового, от самого Глушакова дерева ветви отрывает. Родного сына оторвала!" За этим сразу же, веселое, сильное, вызрело решение: "Что ж, так и быть, бери, течение, неси его с собою. Очищай, мой для новой, для нашей жизни!.." Апейка встал из-за стола. Уверенно положил на стол ладонь.

- Хорошо, поговорю, улажу все.

- Уладите?! - Степан вскочил. Не верил еще. - Только - чтоб не обманул потом. Чтоб не пришлось краснеть.

Степан будто поклялся:

- Не будете!

- Ну, тогда бывай здоров! - Апейка подал ему руку.

- Бывайте здоровы!

Степан вылетел из кабинета.

Апейка смотрел из-за стола: входил тот, с длинными желтоватыми космами. Аккуратно прикрыл дверь за собою, снял заячью шапку, неуверенно поклонился:

- Доброго дня желаю вам!

Апейка ответил, не скрывая любопытства. Теперь он видел, что не ошибся: поп. А если б не длинные волосы, так и не подумал бы, встретив где-нибудь: свитка коричневая, шапка заячья, крепкие, красные руки - крестьянин, никто другой. Руки - корявые, жилистые, видать, что в земле копались. И стать тяжелая, сутулая. Только вот руки с заячьей шапкой на животе - сложил, как на проповеди...

Видел, молодые карие глаза также пронизывали, изучали его.

- С чем пришли? - Апейка спросил сдержанно, офи"

циально. Не только потому, что не любил этих божьих слуг, а и потому, что хотел, чтобы разговор пошел сразу в строгом, официальном направлении.

- Пришел я с решеньем великим, - покорно заговорил поп. - Великим - для меня, ибо оно должно сразу переменить весь строй моей прежней жизни... Не сводя глаз с Апейки, как бы нетерпеливо ожидая приговора, он сказал: Я решил сменить черную рясу священника на крестьянскую свитку.

Апейка ответил с иронией:

- Вы уже сменили ее.

- Сменил, - спокойно согласился он. - А сердце - еще раньше. Уже давно под влиянием советской газеты "Правда"

и журнала "Безбожник" я пришел к выводу, что бога нет.

И что религия, как правильно учат большевики, есть опиум народа. И тот, кто служит религии, есть обманщик, который идет против народа и советской власти... Газета "Правда"

и журнал "Безбожник", которые я читаю уже второй год, открыли мне глаза, и я не хочу больше служить религии и обману. Я хочу теперь служить советской власти, чтобы выкорчевывать святой дурман из людских голов. Я пришел к вам с единственной целью, чтобы получить ясное наставление, что мне следует делать для этого...

Пристальные карие глаза все время следили за Апейкой.

Апейка смотрел на здоровое, загорелое лицо, на полные, румяные щеки и толстые губы, которые, наверно, любили вкусненькое, и думал: "Хитер, умен. Лиса..." Не скрывая, что не очень верит в искренность поступка попа, сказал все же: