Дыхание. Книга вторая

…В здешней культуре, насколько мне уже известно, издревле возник 28-летний календарь празднования Нового года, совпадающий с началом цветения в саду Ликуры. Прошлый год был годом Ивы, нынешний – год Шалфея, будущий год будет посвящён Васильку. Празднование длится весь период цветения, последние его дни совпадают с увяданием цветков. Добавьте к этому, что каждое празднование происходит согласно своему обычаю, чрезвычайно разнообразному и описываемому различно. В тонкостях могут разобраться лишь старожилы, повидавшие трижды каждый из праздников. Сложность календаря, означающего дни через изменения окружающей природы, изумительна. Неужели же Вы и вправду определяете время по цвету неба? Несомненно, это редчайшая сторона, не встречающаяся в известных мне культурах. На берегу Лассаны принято послушание кузнечиков и сверчков, но утренние и дневные часы они определяют исключительно по птицам. Согласно моему давнему наблюдению, способы измерения времени значимо сказываются на его восприятии. Сам я владею 23 способами, и могу сказать, что несколько вечерних часов протекают излишне продолжительно, и их следует принудительно сокращать прогулками. Я обратил внимание, что у Вас не возбраняется дурачиться, гуляя по улицам – во время вечерней прогулки мимо меня несколько женщин проскакали под руки, встречные мужчины пытались их поймать, а они уворачивались, и стали играть с ними в искалки. Для меня непривычно, чтобы незнакомые столь свободно переходили к первознакомству. Один юноша на улице читал себе басню про близорукие очки – я послушал его с немалым интересом, его нисколько не смущало моё внимание, и он приостановился и исполнил ещё одну старую басню, об апломбе. Он сразу угадал во мне гостя, и пригласил к себе в дом – подобное радушие для меня необычайно приятно. Дети ко мне пристали, просили рассказать им о прыгающих камешках – я вежливо уклонился, не желая ввести их в заблуждение неточным описанием – моё владение Вашим языком ещё недостаточно совершенно. Вместо этого я рассказал им восемь лучших историй о пиратах, в авторском исполнении. К восьмой истории детское благорасположение заметно утомилось, и они стали лазать друг через друга – я был принужден закончить своё повествование кратким описанием пиратского багажа. Вам известно, что ровинские пираты кладут в каждую каюту запасную подушку, чтобы загородиться от шума извне? Почему Вы думаете, что у них не бывает кают? Спать совместно у них считается непринятым, это связано с их давним обычаем – спящих часто выкидывали за борт, а потом ловили сетями… Чтобы загородиться от шума, они и стали использовать дополнительные подушки.

…Могу Вам сказать, что некоторые культуры чрезвычайно своеобразны. У фалангов принято теребить встречного в знак приветствия. При многолюдной встрече они могут теребить до сорока раз – некоторые оспаривают эту цифру, считая её заниженной. Фаланги очень коммуникабельны, обыкновенно они гуляют вдвадцативосьмиром, или же ещё в большем числе. Они любят говорить все вместе – слушатели из них неудачные. Голоса у них зычные – встретив родственника или приятеля, они начинают наперебой сообщать друг другу свежие новости – за неимением письменности они наделены непомерным любопытством, сказывающемся на огромном числе явлений. Чего только стоит ежеминутный взрыв повального щекотания, прокатывающийся по гуляющей толпе при каждой свежей новости о соседях. После нескольких дней, проведённых с ними, я в течение недели с трудом сдерживал поминутный хохот – на меня косились и с тревогой обходили учиты, совершенно лишённые способности смеяться. Учиты – люди серьёзные и глубокомысленные, их общественное положение всецело выражается в их осанке. Это тоже традиция – она пошла от царя Отура Значимого, его эдикт предписывал сановникам сохранять иерархическое положение в том числе и во время сна – говорили, что даже во время лихорадочного бреда он возвышенно рассуждал о значимости государственных институтов при приготовлении свежевыжатых соков… Отур был на редкость жизнелюбивым человеком, но принятый раз и навсегда облик Правителя не позволял ему проявлять природную непосредственность. Но у него была привычка – нарезая дыню, он начинал трястись всем телом, сдерживая подступающий смех. Если сановники заставали его за этим, то всегда принимали вид почтительно-вдохновенный – от этого его начинало трясти ещё сильнее. Он часто колебался, принимая решения, но дыню оставлял обычно при себе – он высоко ценил её качества. Его часто изображают с державой и дыней в одной руке, я лично видел несколько портретов. Несомненно, очень значимый человек…