Дыхание Мороза

С этими словами Рис вышел и закрыл дверь за собой. Мне слышно было, как он говорит что-то собакам, сидевшим прямо у двери. На время разговора с Андаис мы предпочли их выставить, потому что когда она дотрагивалась до черных псов, ни один не изменился под ее прикосновением. Волшебство ее не признало, и ей это очень не нравилось. Мороз боялся, что равнодушие собак означает его неполноценность как сидхе. Андаис попросту злилась, что возрождающаяся магия обходит ее стороной. Ведь она королева, вся магия ее двора должна ей подчиняться — а она не хотела.

Я чуть не крикнула, чтобы Рис впустил собак, но вовремя вспомнила, что они будут напоминать Морозу о его страхах. Дверь закрылась тихо, но плотно, и я осталась наедине с моим стражем.

Мороз снял пиджак; теперь мне видно стало, сколько на нем оружия. И пистолетов, и ножей — Мороз всегда снаряжался как на войну. Я насчитала четыре пистолета и два ножа на кожаных ремнях. И наверняка были еще, потому что у Смертельного Мороза всегда бывало при себе больше оружия, чем удавалось разглядеть.

— Почему ты улыбаешься? — тихо спросил он, расстегивая пряжки ремней.

— Хотела спросить, с какой это армией ты собирался нынче сражаться, но я и так знаю, чего ты боялся.

Он аккуратно снял оружие и сложил на тумбочку у кровати. Металлическая груда дышала разрушительной силой.

— Куда ты положила свой пистолет? — спросил Мороз.

— В ящик тумбочки.

— Сразу, как только сюда вошла?

— Да.

Он пошел к шкафу, повесил пиджак на плечики, взялся за пуговицы на рубашке, не поворачиваясь ко мне.

— Не понимаю, почему ты так делаешь.

— Во-первых, мне не слишком удобно его носить. Во-вторых, пистолет понадобится мне в моей спальне, только когда вас всех перебьют. А в таком случае один-единственный пистолет меня не спасет.

Мороз повернулся в расстегнутой до середины рубашке. Он вытащил ее из штанов, и как я ни устала, а глядя, как он вытаскивает рубашку, как расстегивает оставшиеся пуговицы, я задышала чаще.

Кожа его белой полосой сияла между полами рубашки, уступавшей ей в белизне. Он стянул рубашку с плеч, медленно, по дюйму обнажая сильные мышцы. Он знал уже, что смотреть, как он медленно раздевается — заметно разжигает мой аппетит.

Рубашку он аккуратно повесил на пустые плечики, даже пуговицу на воротничке застегнул. И при этом все время демонстрировал точеные линии спины и плеч. Даже серебряную шевелюру перекинул за плечо, чтобы не мешала любоваться их атлетичной шириной.

Порой только смотреть, как он вешает одежду в шкаф, доводило меня чуть не до безумия, заставляло постанывать от нетерпения, пока он не нырнет в постель. Сегодня так не вышло. Вид был великолепен, как всегда, но я ужасно устала и не слишком хорошо себя чувствовала. Может, виной было горе и потрясение, но я подозревала, что еще и простудилась — или вирус какой подхватила. А Мороз никогда не простудится. Даже носом никогда шмыгать не будет.

Он повернулся ко мне лицом, руки скользнули к поясу брюк. Ремень он уже снял, освобождаясь от груза оружия. Наверное, я устала больше, чем сама думала — я даже не помнила, когда он это сделал.

Он взялся за пуговицу на поясе, и я перекатилась на живот и уткнулась в подушку. Не могла я больше смотреть. Он слишком красив, чтобы быть настоящим. Слишком великолепен, чтобы быть моим.

Кровать покачнулась; он был рядом со мной.

— В чем дело, Мерри? Я думал, тебе нравится на меня смотреть.

— Нравится, — сказала я, не поворачиваясь. Разве могла я объяснить, что я вдруг показалась себе такой смертной, такой уязвимой, а его бессмертие — таким ослепительным по контрасту?

— Тебе не хватит меня одного, без Дойля?

Услышав это, я повернулась. Он сидел на краю кровати ко мне лицом, подогнув ногу в колене. Пуговицы на поясе расстегнуты, а молния — нет, брюки разошлись вверху. Он наклонился — напряглись и красиво обрисовались мышцы живота. Я могла посмотреть ниже, на то, что все еще было скрыто одеждой, или выше — на великолепие его груди, плеч, лица. В другое время я бы посмотрела вниз, но иногда от тебя ждут вначале внимания к тому, что повыше талии.

Я села, прикрывая грудь краем простыни, потому что моя нагота порой мешала Морозу слушать, а я хотела, чтобы он меня услышал.

Волосы серебряным дождем лились у него по обнаженной коже. Он на меня не смотрел, хотя чувствовал, как шевельнулась кровать, и знал, что я совсем рядом.

— Я люблю тебя, Мороз.

Его серые глаза глянули на меня и снова опустились к большим ладоням, сложенным на коленях.

— Меня одного, без Дойля?

Мои пальцы стиснули его локоть; я пыталась придумать, что говорить. Такого разговора я точно не ожидала. Я люблю Мороза, но вот его перепады настроения…

— Ты привлекаешь меня нисколько не меньше, чем в нашу первую ночь.

Он вознаградил меня слабой улыбкой:

— Хорошая была ночь, но на мой вопрос ты не ответила. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Что само по себе ответ.

Он попытался встать, но я потянула его за руку, не вынуждая, а прося остаться на месте. Он позволил мне усадить его обратно, хотя силища у него такая, какой мне точно не видать. Тоже, конечно, повод для огорчений.