Дыхание розы

В какой дом мог войти Никола Флорен? Леоне сомневался, что инквизитор заметил за собой слежку. Достаточно было подождать, присев на корточки возле стены, чуть дальше: в конце концов, Флорен скоро появится. Прошло добрых полчаса, в течение которых рыцарю удалось очистить свои мысли от бесконечных предположений, гипотез, вопросов. Не думать вообще — опасное и изнуряющее упражнение для тех, кто привык размышлять. Пойти навстречу пустоте, призвать ее, стать беспомощным означало попытку прикоснуться к бесконечности. Тогда время идет в непредсказуемом ритме. Эта маленькая босоногая девочка, которая обеими руками задирает платье из грубого сукна, подпоясанное на талии веревкой, чтобы взобраться на край канавы и пописать, пристально глядя на вас, сама по себе заполняет всю вселенную. Сколько времени прошло, пока она не встала на ноги и стремглав не убежала прочь? Этот маленький комок пакли, который летит по мостовой, останавливается, затем поднимается, чтобы приземлиться в нескольких футах далее, который вращается, наталкивается на стену и на который наступает сабо, унося его с собой неизвестно куда, на несколько мгновений становится самой важной вещью в мире.

Франческо де Леоне с трудом узнал инквизитора. Как он гордо шагал, этот прекрасный Никола! Он, несомненно, был одним из самых великолепных созданий, с которыми Леоне когда-либо приходилось встречаться. Светский наряд подчеркивал изящество его силуэта. Казалось, Флорен был одет по последней городской моде. Никола сменил черную рясу и длинную белую накидку доминиканца на шелковую камизу, на которую надел бланшет[53], позволявший видеть укороченные ярко-фиолетовые шоссы из телячьей кожи, соединявшиеся с короткими штанами. Парижские модники называли их верхними шоссами. На бланшет был надет гамбуаз[54], расшитый золотыми нитями. Темно-зеленый камзол[55] из тонкой овечьей шерсти с прорезями вместо рукавов, чтобы можно было видеть рукава гамбуаза, был перехвачен на талии поясом, украшенным изящными золотыми изделиями. Упленд[56], открытый спереди и с прорезями по бокам, мог бы заставить многих сеньоров побледнеть от зависти. Наконец, конусообразная шапочка более светлого, чем камзол, зеленого цвета, верхушку которой он опустил на манер молодых честолюбивых придворных, скрывала его тонзуру.

Франческо де Леоне подумал о вещах, которые им выдавали при вступлении в орден. Кроме смены постельного и столового белья они получали две рубахи, две пары лосин, две пары брак, поясной жупан[57], шубу и две накидки, одна из которых была зимней, то есть подбитой мехом, а также шапку и котту с поясом. Когда одежда и простыни протирались до дыр, госпитальеры должны были предъявлять их брату интенданту, чтобы тот убедился в их негодности и заменил. Взамен они отдавали ордену все свое имущество. В случае Франческо речь шла о значительном состоянии, оставшемся ему от матери. Тем не менее Леоне нисколько не сомневался, что этот дар обрадовал бы женщину ослепительной красоты, родившую его на свет. Ему же отказ от земельных владений принес такое облегчение, что после обряда посвящения он всю ночь улыбался звездам. По всей видимости, инквизитор не разделял его страсти к бедности.

Его мать. Он хранил о ней воспоминания, которые с возрастом становились более светлыми. Старшая сестра его матери, Элевсия де Бофор, была похожа на нее, но не отличалась такой красотой и жизнерадостностью. Его мать заливалась веселым смехом из-за каждого пустяка, из-за неожиданной поэмы, нежного цветка, детского слова, редкого цвета ленты. И тем не менее… Под этим высоким бледным челом скрывались такой ум и такая прозорливость, что Леоне хотелось думать, что он унаследовал эти качества от матери. Но она обладала еще и инстинктом, которого ему недоставало. Он считал это платой за свою физическую силу и принадлежность к мужскому полу. Она «чувствовала» смутные потоки, которые несли их жизни, еще до того, как те появлялись. Будучи маленьким мальчиком, Леоне был убежден, что этой сбивающей с толку властью ее наделили ангелы. Предчувствовала ли она, что в Сен-Жан-д’Акр она вместе с дочерью погибнет ужасной смертью? Нет, такая мысль казалось неправдоподобной, поскольку, если бы на нее снизошло озарение, она успела бы убежать вместе с девочкой.

Леоне очень многого не знал об этой женщине, такой красивой, такой благородной, которая крепко сжимала его в объятиях, называла его «своим нежным рыцарем с крестом», когда ему было лет пять или шесть. Знала ли она, что настанет день, и он вступит в орден госпитальеров или тамплиеров? Или это были просто ласковые слова матери?

Уйдя в столь сладостные и одновременно столь горестные воспоминания, он вовремя опомнился, осознав, что слишком близко подобрался к добыче и существует опасность, что инквизитор обернется и примется рассматривать его. Флорен не должен был узнать его через несколько дней. Леоне замедлил шаг.