Дыхание Смерти

Испросив, как это положено по здешним правилам вежливости, разрешения ночевать у колодца и получив его, Патмарк махнул своим людям, чтобы скидывали поклажу на землю, многословно извинился и исчез, но почти сразу возник опять с флягой, в которой была не вода. И даже не кислое вино, которое продавалось в тавернах Сатрама, а сладкое валузийское, и Кулл, в свою очередь, отведал его (поскольку угостили), и с большим удовольствием, но подумал про себя, что скорее разделил бы ночлег с Керамом и его шайкой, чем с этим вежливым и предупредительным человеком. Атлант мог бы поклясться, что никогда прежде не встречал купца и не слышал про него ничего, ни плохого, ни хорошего, тем более необъяснимой была внезапная неприязнь к незнакомцу.

И только отведав вина, после того как развели костер, Кулл наконец понял, что его насторожило. Уж больно пристально приглядывался ко всему ночной гость. И больше не к Ашаду и Зикху, не к тюкам с поклажей. С жадным вниманием, словно не веря в негаданную удачу, купец рассматривал его, Кулла. И когда варвар сообразил это, купец понравился ему еще меньше.

Впрочем, Ашад настроения проводника как будто не разделял. Потрескивал костер. Языки пламени, оранжевые и медно-красные, плясали, освещая руки и лица, и от этого ночь вокруг казалась еще темнее. Кулл прислушался. В разговоре об общих знакомых купцы ушли далеко и обсуждали сейчас не Сатрам, и даже не Эбер, а Гай-бару, до которой было сейчас «как до Камелии ползком».

— А знаешь ли ты, почтенный, Рашудию-ювелира? — спрашивал Ашад, разглядывая приезжего сощуренными глазами.

— А как же! — отзывался тот. — Кто же из нашего брата-купца не знает Рашудию-ювелира. Того, кто богат, как сам правитель Балгез, и щедр, как базарный меняла. Как-то раз один купец из Эбера помог ювелиру выгодно сбыть три больших алмаза…

Народ у костра оживился. Те, кто уже спали, проснулись и потянулись к огню, не сколько для того, чтобы согреться и глотнуть сладкого вина, которым без устали оделял всех без разбора щедрый Патмарк, сколько потому, что нюхом угадали притчу. А здешний народ лепешке с медом в голодный год предпочтет послушать что-нибудь новенькое, поучительное и желательно смешное.

— Так вот, — продолжал Патмарк, когда установилось молчание, — человек тот, купец, рассчитывал на щедрое вознаграждение, но ювелир сделал вид, что не понимает купца, и принялся ласково, но настойчиво выпроваживать его из своего дома. Купец же, сообразив, что его обманули, решил сам перехитрить ювелира и, чтобы сделать невозможным его отказ, повел речь так:

— Почтеннейший, я полюбил тебя, как родного отца, и хотел бы вечно помнить тебя, твое мастерство и твое гостеприимство. Дай мне на память один из своих перстней. Вот хотя бы тот, с изумрудом, — к общему удовольствию, искусный рассказчик указал на большой перстень на руке Ашада, — в далеком пути, глядя на него, я буду вспоминать тебя.

На что хитрый ювелир ответил:

— Смотри на палец, где нет моего кольца, и вспоминай меня на здоровье.

Дружный хохот раздался в остывающем воздухе и взметнул искры костра. Даже Кулл криво улыбнулся: притча о жадном купце и хитром ювелире показалась ему забавной, и он повторил ее про себя, чтобы при случае рассказать кое-кому в Эбере. Его подозрения стали мало-помалу затихать. Он уже не помнил, что недавно смотрел на купца из Сатрама как на разбойника, если не на кого похуже. И, широко улыбаясь, Кулл спросил, подражая Ашаду:

— Почтенный, а не знаешь ли ты некоего Керама?

Брови Патмарка взметнулись в изумлении:

— Кто из купцов, ведущих караваны по этой дороге, не знает про Керама? — ответил он словно бы нехотя. — Слышали о нем все. Некоторые даже видели. А кое-кто из тех, кто видел, даже живой ушел. Говорят, сам он — юноша не злой, но люди его — сущее отребье.

— Твоя правда, почтенный, — перебил Кулл, — действительно отребье, которое доброго слова не стоит. Но предводитель их и в самом деле неплох. Хотел бы я знать, так ли он ловок со своими ножами, как об этом говорят.

Патмарк вопросительно посмотрел, но не на Кулла, а на Зикха. И тот едва заметно кивнул головой, словно подтверждая какую-то догадку купца из Сатрама. Погруженный в свои мысли Кулл этого не заметил.

Они проснулись с рассветом. Сухая утренняя прохлада бодрила. Ветер тоже проснулся и звал в путь. У колодца возникла неизбежная толчея: поили лошадей и верблюдов, пили сами, наполняли водой бурдюки. Погонщики навьючивали животных, покрикивая на своем гортанном, малопонятном наречии. Впрочем, верблюды и лошади их понимали. Тех верблюдов, которые не хотели вставать, приходилось поднимать пинками. Колодец оказался вычерпан до самого дна. Кулл подумал, что пройдет немало времени, прежде чем он снова наполнится водой и сможет утолить жажду тех, кто идет за ними. Но сейчас его беспокоило другое.