Дыхание снега и пепла

Пару секунд он размышлял об этом, и я почувствовала, как он стучит негнущимися пальцами правой руки по бедру.

– Я поспрашиваю, – сказал он наконец. – Ее звали Майри.

– Ясно. Что ж, в Северной Каролине не может быть больше… всего-то трех или четырех сотен женщин по имени Майри.

Он засмеялся, и под аккомпанемент храпа Тома Кристи, раздававшегося из-под двери напротив, мы провалились в сон.

* * *

Через несколько минут или, может, часов я проснулась, вслушиваясь. В комнате было темно, огонь в очаге погас, ставни тихонько постукивали. Я сделала усилие, пытаясь немного прийти в себя, чтобы встать и проверить своего пациента, но тут услышала его – длинные свистящие вдохи, а следом раскатистый храп.

Не эти звуки меня разбудили, а внезапная тишина на другой стороне кровати. Джейми напряженно лежал рядом, едва дыша. Я медленно, чтобы не испугать, подняла руку и положила ему на бедро. Ему не снились кошмары уже несколько месяцев, но симптомы были мне знакомы.

– Что такое? – прошептала я.

Он вдохнул чуть глубже обычного, и его тело, казалось, моментально сжалось. Я не шевелилась и не убирала руки с его ноги, чувствуя, как мышцы едва заметно сокращаются под моими пальцами – знак того, что во сне Джейми от кого-то убегал. Однако сбежать он не смог. Резко и сильно передернув плечами, он выдохнул и обмяк на матрасе. Некоторое время он молчал, вес его тела притягивал меня ближе, словно планета свой спутник. Я тихо лежала, положив на него руку и прижимаясь бедром к его бедру – плоть к плоти.

Джейми смотрел вверх, в густоту теней между потолочными балками. Я видела линию его профиля и как блестели в темноте глаза, когда он моргал время от времени.

– В темноте… – прошептал он наконец. – В Ардсмуире мы лежали в темноте. Иногда было видно луну или звезды, но даже тогда на полу, где мы лежали, ничего нельзя было разглядеть. Сплошная чернота, в которой можно только слушать. Слушать дыхание сорока мужчин в камере, их шуршание, их движения. Храп, кашель, звуки беспокойного сна и едва слышные характерные звуки от тех, кому не спалось.

Мы не думали об этом неделями. – Слова уже легче срывались с его уст. – Мы всегда были голодными и замерзшими. Кожа да кости. Много думать было некогда – только о том, как переставлять ноги да как поднять следующий камень… Думать не особенно и хотелось, понимаешь? И не думать было просто. Какое-то время. Но то и дело что-нибудь менялось. Пелена усталости вдруг поднималась без всякого предупреждения.

Иногда это была чья-нибудь история, знаешь, или письмо от матери или сестры. Иногда это приходило ниоткуда: никто и словом не обмолвился ни о чем таком, но ты просыпаешься из-за этого ночью, как будто чувствуешь рядом с собой запах женщины.

Память, тоска… нужда. Они стали мужчинами, которым хватало крошечной искры, – внезапное воспоминание о потере выдергивало их из тупого смиренного безразличия.

Время от времени каждый бывал как не в себе. Постоянно случались драки. И ночью, в темноте… Ночью было слышно отчаяние – приглушенные всхлипы, неясные шорохи. В конце концов некоторые мужчины тянулись к другим – и иногда получали проклятия и тумаки в ответ. А иногда нет.

Я не знала, что он пытается мне рассказать и какое отношение это имеет к Тому Кристи. Или, может, к лорду Джону Грею.

– Кто-нибудь из них трогал тебя? – спросила я осторожно.

– Нет. Никому из них и в голову бы не пришло трогать меня, – ответил он очень спокойно. – Я был их вождем. Они любили меня, но никогда бы не прикоснулись ко мне.

Он глубоко и судорожно вздохнул.

– А ты хотел этого? – прошептала я. Мой собственный пульс стал чаще, я чувствовала биение в кончиках пальцев, которые прижимались к его коже.

– Я жаждал этого, – сказал он так тихо, что я едва расслышала, хотя лежала рядом. – Сильнее, чем еды. Сильнее, чем сна – хотя сна я желал отчаянно, и не только от усталости. Просто во сне я иногда видел тебя. Это была не тоска по женщине – хотя, бог свидетель, с этим тоже приходилось справляться. Мне только… мне было бы довольно прикосновения руки. Большего я не желал.

Его кожа горела от этой жажды, пока он не почувствовал, будто становится прозрачным, – ему казалось, сквозь грудную клетку просвечивала ничем не прикрытая горечь, живущая в сердце.

Джейми издал короткий горестный звук, нечто вроде смешка.

– Знаешь изображения Святого Сердца – мы видели такие в Париже?

Я знала, о чем он говорит – картины Ренессанса, яркие стеклянные витражи под сводами Нотр-Дам. Муж скорбей[61] с обнаженным, пронзенным сердцем, сияющим от любви.

– Я вспоминал о них. И думал о том, что кому бы Спаситель ни явился в таком образе, тот мастер был очень одиноким человеком, раз понимал его так хорошо.

Я подняла руку и нежно опустила ее в маленькую ямку посередине его груди. Джейми откинул одеяло, поэтому кожа была прохладной. Он закрыл глаза, глубоко вздохнув, и крепко сжал мою ладонь.

– Эта мысль возвращалась ко мне, и мне казалось, я понимал, что чувствовал Христос: Он жаждал прикосновения, но никто не смел коснуться Его.

Глава 25 Прах к праху