Дыхание судьбы

Он стоял, облокотившись на стойку бара: перед ним был бокал белого вина и на тарелочке яйцо, сваренное вкрутую, которое он ел, посыпая солью. Бывший железнодорожник почтительно снял фуражку при виде ее. Его красноватое лицо с воинственно торчащими усами осветилось радостью.

— Привет, ангел мой. Как всегда, пунктуальна.

— Я вижу, что и ты не утратил своих привычек, — произнесла Элиза, стягивая меховые перчатки.

— То же самое для мадам, — велел он хозяину.

— Не рановато ли?

— Да ладно, со мной можешь не ломаться, Элиза.

— Пойдем хотя бы присядем, — усмехнувшись, сказала она, направляясь к уединенному столику.

Элиза Нажель познакомилась с Габриэлем Леттлером в один из солнечных июльских дней 1940 года, когда птицы щебетали на деревьях возле госпиталя Сен-Николя, а нацистские флаги развевались на верхушке собора. Первый немецкий военный парад только что завершился на площади д'Арм. Их пригласила к себе сестра Елена, собиравшая вокруг себя добровольцев из числа жителей Меца.

«Наших военнопленных уже насчитываются тысячи. Нужно ухаживать за ранеными и кормить тех, кого потом повезут в концлагеря Рейха, — сказала им монахиня с таким же белым лицом, как ее капор. — У нас в погребе прячутся двое беглых. Я попросила Господа послать нам на помощь своих ангелов». «Не думаю, что я похож на ангела, сестра», — проворчал Леттлер, вертя в грубых руках фуражку и подозрительно поглядывая на празднично одетую мещанку, которая смерила его презрительным взглядом. «Это неважно, — ответила Элиза, глядя ему прямо в глаза. — Люди, готовые сунуть руку в дерьмо, нам тоже нужны». Леттлер остался стоять с раскрытым ртом.

В течение четырех лет они работали бок о бок, переправляя почту из Мозеля во Францию, перевозя чемоданы с двойным дном, укрывая у себя сбежавших военнопленных и дезертиров вермахта. Леттлер тогда работал в пограничной зоне, и его Ausweis[74] был как нельзя кстати. Поскольку немецкое присутствие усложняло создание крупных подпольных организаций, лотарингские участники движения Сопротивления образовывали небольшие группы, которые оказались более сплоченными. В отличие от внутренних областей Франции, любой акт несогласия в регионах, присоединенных к Германии, рассматривался не как сопротивление, а как измена Рейху. И наказание было соответствующим.

Между католической мещанкой и железнодорожником-коммунистом возникла неожиданная дружба. Когда Венсан был объявлен пропавшим без вести после Курской битвы, Леттлер молча обнял ее, и она была ему благодарна за то, что он игнорировал ее слезы, но не ее печаль.

— За тебя, ангел мой! — воскликнул он после того, как хозяин кафе принес им два бокала белого вина. — У твоей невестки любовник. Полагаю, что тебя это не сильно удивляет, иначе я не превратился бы по твоей просьбе в частного детектива.

Элизе показалось, что на ее шею накинули удавку. Она сделала над собой усилие, чтобы сохранить невозмутимый вид. Габриэль знал ее слишком хорошо, и под его внешностью мужлана скрывался тонкий психолог. Она заметила, что теребит белый накрахмаленный воротничок своего платья, и сжала ледяные пальцы в кулак.

— Продолжай.

— Его зовут Андреас Вольф. Он приехал из Баварии, по профессии гравер. Работал на Монфоконском заводе и вот уже около месяца живет в жалком отеле возле вокзала. Она приходит к нему почти каждый день.

Он пригладил усы с насмешливым видом.

— Твоя невестка красивая девчонка, и он парень хоть куда. Думаю, они там не в карты играют.

— Достойный любовник должен оправдывать это звание, разве не так?

Габриэль громко расхохотался. Он обожал провоцировать Элизу, потому что она всегда отвечала в еще более дерзкой манере, чем он.

— Зачем тебе понадобилось это знать? Ты часом не ревнуешь?

— Не говори ерунду, Габриэль. Я всегда считала, что в жизни существует шкала приоритетов, и ошибки здесь недопустимы. Мой главный приоритет — оберегать своих братьев. Рано или поздно эта женщина заставит страдать Франсуа, а я не могу этого допустить.

Ее взгляд затуманился. Она ничего не могла сделать для Венсана. Подобно другим не теряющим надежды женщинам, она испуганно и внимательно всматривалась в каждого мужчину, возвращавшегося из Советского Союза вместе с солдатами, насильно мобилизованными в вермахт, начиная с 19 августа 1942 года, и отправленными в пехоту на русский фронт. Теперь они были похожи на фантомы. Как и эти женщины, Элиза не знала, должна она обрадоваться или испугаться, если один из этих живых трупов с лихорадочно горящими глазами и израненным телом окажется ее братом, о котором она не переставала думать, за которого ставила свечки в церкви и который в итоге мог оказаться совершенно незнакомым ей человеком.

Зато она могла защитить Франсуа, и прежде всего от него же самого. Ослепленный любовью к этой женщине, он не замечал ничего вокруг. Он старался ей понравиться и довольствовался улыбкой, которую Ливия бросала ему, словно подачку жалкому домашнему псу. Когда Элиза видела, как брат унижается перед этой итальянкой, ее начинал душить гнев.