Дыхание судьбы

Она заставила себя улыбнуться, так как Лили не сводила с нее глаз. Ханна, ее старшая кузина, всегда все знала. Она первой надела туфли на каблуках, первой танцевала на балу, первой обвенчалась… Лили была всего на два года младше Ханны, но постоянно нуждалась в ее поддержке и заботе.

Ханна ухватилась за протянутую руку Лили и поднялась с земли. Она разодрала себе ногу, и теперь из ранки сочилась кровь. Взяв Лили под руку, она повела ее к дому родителей кузины.

— Я как раз шла к тебе. Ты раздобыла повозку?

— Да, но она не очень большая. Тебе известно, куда нас отправляют?

— Понятия не имею. Думаю, нас где-нибудь подержат какое-то время, прежде чем отправить в Германию.

— Но почему нас не могут оставить в наших домах?

— Потому что их уже отдали другим, — нетерпеливо ответила Ханна. — Ты же сама видела людей, прибывающих из удаленных районов Богемии с портретами Масарика[28] и Бенеша в руках. У Риднеров вообще посреди гостиной красуется портрет Сталина. Когда эти люди видят подходящий дом или ферму, тут же заселяются туда. Все очень просто!

— Но это же наша родина! — жалобно произнесла Лили, голос ее дрожал. — Мы живем здесь уже несколько веков. Землю в этих горах осваивали мы, немцы. Мы открыли стекольные мастерские по просьбе славянских господ. Построили города, организовали различные производства… Все это сделали мы! — воскликнула она, и ее широкий жест охватывал не только городок Варштайн, но и весь район Габлонца.

— Я знаю, — вздохнула Ханна, — но я слишком устала, чтобы говорить сейчас об этом. Мы должны думать об отъезде. Нам еще повезло. В других местах людям дают на сборы всего два часа. А кого-то сразу погнали к польской границе, не дав даже собраться. Поляки отправили их назад, и они несколько дней оставались в лесу без пищи и крова.

Она безуспешно пыталась побороть свою тревогу.

— Мне страшно, — прошептала Лили. У нее был такой несчастный вид, что Ханна остановилась и обняла ее.

Обугленный каштан устремил свой черный ствол в небо, и несколько суетливых ласточек сидели на его ветвях. Под легкой тканью летнего платья кузины Ханна ощущала ее острые лопатки. С остриженными волосами Лили была похожа на птичку, выпавшую из гнезда.

«Если бы ты только знала… — подумала она, сжимая губы. — Если бы ты только знала, как страшно МНЕ носить в себе ребенка от монстра, который меня изнасиловал».

Венеция, январь 1946 года

Франсуа Нажель тщетно дул на свои пальцы, пытаясь их согреть. Раздосадованный, он в очередной раз отругал себя за то, что оставил перчатки в отеле. Он поднял воротник своей меховой куртки и засунул руки в карманы. Где же этот проклятый вапоретто?

Густой туман опустился на Венецию еще на рассвете. Неподвижное серое покрывало лениво висело над городом, заглушая звуки, пропитывая влагой золото и порфир дворцов, скрывая колокольни, сливаясь с водой каналов, проскальзывая между старыми камнями и облупившимися стенами, крадясь вдоль набережных. Промозглый холод проникал под одежду, пробирая до мозга костей. Но было в этой серости и нечто такое, от чего щемило сердце, что-то сродни отчаянию и безнадежности.

Франсуа вдруг осознал, что он здесь совершенно один. Вокруг не было ни души. Маленькая будка, где обычно сидел контролер, была пуста. Помятая городская ежедневная газета «Il Gazzettino» лежала раскрытой на столе. Должно быть, мужчина отлучился на несколько минут. Над головой Франсуа горел красный свет маяка, словно чей-то недобрый глаз. Недалеко от пристани, где он мерз в ожидании транспорта до Мурано, на волнах качалась гондола, с ритмичностью метронома ударяясь о потускневшие столбы. Глухие равномерные удары наводили на мысль о похоронном звоне.

Он постарался прогнать мрачные мысли. Конечно, было бы лучше последовать совету Элизы и перенести эту поездку на весну, но ему захотелось воспользоваться недолгой передышкой, пока семейное предприятие по производству витражей не возобновило свою деятельность, ведь отныне Франсуа придется уделять этому все свое время.

Эту поездку, напоминавшую побег, он задумал втайне от всех. Ему было необходимо на время покинуть дом, потому что он начал в нем задыхаться. Поначалу у него пропал сон. Зуд в ногах заставлял его подниматься с кровати среди ночи и бродить по дому. В конце войны он только и мечтал о том, чтобы вернуться домой и больше никогда не покидать его, но совсем скоро обнаружил, что неистовые сражения с тенями оставили след в его душе. Рутина спокойной жизни со всеми ее достоинствами оказалась предательски тоскливой, хотя во время войны он не знал, доживет ли до утра. Он не любил войну, но и мир не принес ему долгожданного счастья.