Дыхание судьбы

Она суетилась в спальне, не переставая говорить и все время выглядывая, а он прихлебывал горький разогретый кофе и расхаживал по ковру. Неряшливый уют квартиры, усыпанной сигаретным пеплом, уставленной продавленной, шаткой мебелью, тускло освещенной, был очень непривычен после надраенной симметрии казарм. Непривычными были ее теплая человечность, а еще стоявшее у одной стены узкое, в полный рост зеркало, в котором он с удивлением увидел собственное, как будто голое лицо над застегнутым на все латунные пуговицы туловищем в тускло-оливковой форме. Он эффектно встал по стойке смирно, потом, скосив глаза и убедившись, что мать не выглядывает из спальни, выполнил несколько строевых упражнений, шепотом отдавая себе команды: «Напра-во! Нале-во! Кру-гом! Отдать честь! Вольно!» В положении «вольно» он заметил, что на форме остался след материнской помады.

— Ну вот, — сказала она. Я готова. Как я выгляжу? Не стыдно пойти на свидание с красавцем-солдатом?

— Прекрасно. Ты выглядишь прекрасно.

Она в самом деле выглядела лучше, хотя лиф платья и был осыпан пудрой. Аккуратней заколола разрез на платье и тщательно причесалась.

На лестнице он обратил внимание, что она наклоняет голову и щурится, спускаясь по ступенькам, — стала хуже видеть, — а на улице вцепилась в его руку и казалась очень старой и медлительной. На первом же перекрестке она испуганно сгорбилась и заторопилась, стиснув его руку, пока они не оказались на противоположном тротуаре. Автомобили были для нее непостижимы, она всегда преувеличивала исходящую от них угрозу — похоже, опасалась, что какое-нибудь или все эти ждущие, сотрясающиеся чудовища могут рвануться вперед на запрещающий сигнал светофора с жаждой убийства в железных сердцах.

Они дошли до «Чайлдс»[2] на Коламбус-Сёркл.

— Забавно, да? — сказала она. — Я всегда думала, что рестораны «Чайлдс» вообще какой-то кошмар, но этот — действительно единственный подходящий из тех, что поблизости, все остальные жутко дорогие, к тому же тут довольно мило, как считаешь?

Для начала они взяли по «Манхэттену»,[3] поскольку, как она твердила, его приезд — настоящий праздник и это надо отметить; после чего, изучив меню и убедившись, что могут позволить себе лишь куриные фрикадельки, они заказали еще по коктейлю. Ему не очень-то хотелось — опасался, что затошнит от приторной сладости напитка, — тем не менее он пригубил его и постарался расслабиться.

К этому времени она уже пустилась в нескончаемый и неутомимый монолог:

— …Да, и догадайся, с кем я на днях столкнулась в автобусе? С Харриет Бейкер! Помнишь тот год, что мы прожили на Чарльз-стрит? Ты еще все время играл с ее мальчиками? Теперь они оба служат во флоте, а Билл — на Тихом океане, только представь! Помнишь зиму, когда мы сидели без гроша и мы с Харриет страшно ссорились из-за денег? Ну да не важно, теперь все это забыто. Мы с ней пообедали вместе и чудесно поболтали, она расспрашивала о тебе. Да, догадайся, что она рассказала мне об Энгстремах? Помнишь их? Пол и Мэри Энгстрем, я с ними еще очень дружила в том году? Они еще приезжали к нам в Скарсдейл, помнишь? И в Риверсайд? Помнишь, как мы все вместе встречали Рождество и прекрасно провели время?..

Ее было не остановить, так что он крошил вилкой фрикадельки и только поддакивал ей. Скоро он перестал слушать. Улавливал только то, как поднимался или понижался ее голос, мерный, знакомый и бесконечный; но благодаря долгому опыту ему удавалось вставлять в нужных местах «о да» или «конечно».

Не важно было, о чем она говорила; он знал, что в действительности стояло за ее словами. Беспомощная и кроткая, маленькая и уставшая, старающаяся угодить, она просила его признать, что ее жизнь не была ничтожной. Помнит ли он прекрасные времена? Помнит ли всех тех милых людей, с которыми они были знакомы, и все те разные интересные места, где они жили? И какие бы ошибки она, возможно, ни совершала, как бы жестоко мир ни обращался с ней, разве он не знает, как она всегда старалась? Разве не знает, как сильно она его любит? И разве не понимает — несмотря ни на что, — разве не понимает, какая замечательная, талантливая и отважная женщина его мать?

О да, о да, конечно, он все понимает — об этом говорили его кивки, и улыбки, и односложное бормотание в ответ. Он всегда, сколько помнил себя, давал ей это понять и почти всегда сам верил в это.