Дыхание ветра

Алекс держал меня так легко, словно вовсе не чувствовал веса.

Двигался он очень быстро, так, что я сначала зажмурила в страхе глаза, но он ни разу не споткнулся, не сделал ни одного резкого движения, так что страх мой быстро испарился. Я только крепче прижалась к нему, доверившись целиком и полностью, и изнемогая от разливающейся по телу неги.

Глава 37. Встреча с отцом Анны

Александр

В один из солнечных дней февраля случилось чудо — Анна призналась мне в своей любви.

А я повёл себя ужасно, как самый тупой идиот на свете.

Вместо того чтобы броситься на колени пред её ясные очи и молить о прощении за то, что я вообще существую на свете и посмел появиться в её жизни, я повёл себя как самый последний моральный урод.

Конечно, у меня не было времени подумать, и, может быть, я поступил бы иначе, как-то сгладил углы и, скорее всего, ничего бы ей не рассказал: ни того, что являюсь оборотнем, ни о своих чувствах к ней. Но вышло совсем по-другому: я до чёртиков её напугал.

Не знаю, что на меня нашло, но я обернулся волком прямо на её глазах. Чего я собирался добиться? Наверное, мне пришло в голову, что Анна навсегда откажется от меня, узнав мою тайну.

Но вышло совсем по-другому: она едва не расшиблась прямо на моих глазах, упав с пригорка и ударившись головой о сухую корягу. Это случилось по моей вине, я напугал её, но ничего не смог сделать, чтобы помешать падению.

В общем, ещё и поэтому я возненавидел себя ещё больше.

Оказалось, что я совсем плохо знал девушку, которая полюбила и приняла меня такого, каким я был, и не требовала ничего менять.

Мы пробыли вместе почти целый день, я всё рассказал ей о себе, открыл своё сердце и душу, до умопомрачения целовал её нежные губы и обнимал изящное тело.

Наши сердца бились в едином ритме, души сливались воедино. Всё было прекрасно, ведь она любила меня так же, как я её.

Но на душе было неспокойно. Такое чувство, что поступал неправильно. Знал, что нельзя наслаждаться сегодняшним днём, ведь только неопределённость ждала впереди.

Да, я горячо любил, так любил, что готов был сгореть в пламени этого чувства.

Но имел ли я на это право?

Имел ли право вообще появляться в жизни самого прекрасного существа на планете?

Имел ли право пускать её жизнь под откос?

Сердце подсказывало, что в любви все средства хороши, но разум твердил обратное.

Возвращаясь, я нёс Анюту на руках. Девушка была очень лёгкой, почти невесомой. На подходе к посёлку, я опустил её на землю, чтобы она могла идти сама, мы подобрали школьные рюкзаки и двинулись в сторону её дома.

Пролетело ещё несколько минут, как мы были на месте, возле её дома и остановились у калитки. Но я никак не мог отпустить её, оторваться хоть на миг, и, не совладав со своими чувствами, не в силах расстаться, я крепко держал её в своих объятьях и до умопомрачения целовал её прекрасные глаза, нежные щёки, коралловые губы.

О том, чтобы выпустить её из своих объятий, не могло быть и речи. Я купался в синеве её прекрасных глаз, не в силах оторвать от неё своего взгляда, ничего вокруг не слыша и не видя, словно только в ней заключалась вся моя вселенная, всё то, что имело смысл, вся моя жизнь.

Вдруг в спину упёрся холодный ствол охотничьего ружья. Я сразу догадался, что это было ружьё по специфическому запаху ружейного масла и пороха в заряде. Послышался резкий голос Андрея Ивановича:

— Так, парень, убери руки от моей дочери!

Я опустил руки, но всё ещё смотрел в синие глаза Анны, которые потемнели и раскрылись ещё шире.

— Отойди от неё! — скомандовал её отец. — Ты, видимо, забыл, о чём я тебя предупреждал?

— Нет, не забыл, — ответил я спокойно и, не делая резких движений, повернулся к Андрею Ивановичу лицом. — Вы обещали меня пристрелить.

— Папа, что ты делаешь? — взмолилась Анюта. — Оставь его в покое, пожалуйста!

— Анна, иди в дом! — заорал на неё отец.

— Нет, я никуда не пойду! Опусти ружьё немедленно! — воскликнула она, внезапно становясь между мной и охотничьим стволом, закрывая меня своим телом.

— Анна! Брысь! — прогремел грозный голос Андрея Ивановича. — Что ты сделал с моей дочерью? Отвечай!

— Ничего, — ответил я, и, нежно взяв за плечи, отодвинул Анну в сторону.

— Я тебя пристрелю, как собаку! — прогремел её отец, направляя на меня ствол нарезного ружья.

— Стреляйте! — воскликнул я, сделал шаг к нему и, схватив ствол, приставил его к своей груди там, где билось моё горячее сердце. — Давайте! Чего же вы ждёте? Только цельтесь прямо в сердце, чтобы было наверняка! Убейте сразу, чтоб не мучить!

— Да ты чокнутый! — прорычал Андрей Иванович, опуская ствол. — Мозги набекрень! Где были мои глаза? Немедленно проваливай отсюда, и чтобы я больше тебя не видел!

— Я уйду, но вы должны знать: я Анюту люблю и никогда не обижу! Я берегу её, как величайшее сокровище.

— Я не желаю этого слышать, щенок! Молоко на губах ещё не обсохло, а всё туда же. Оставь её в покое, слышишь?

— Папа, прекрати, пожалуйста! — попросила Аня. Она стояла, прижавшись к забору, и слёзы, крупными каплями стекали по её щекам.